Падшие в небеса. 1937

– Скотина!!! Молчать!!!

Павел взглянул на конвоира. Бешеный взгляд! Разъяренное лицо! Молодой парень с короткой стрижкой. Волосы бобрика слегка переливаются в полумраке коридора. Глаза… этот нездоровый блеск глаз! Ненависть и ярость! Безжалостность и презрение! Губы вытянулись стрелами. Ожесточенная гримаса. Он готов убивать! Он готов убить, этот человек! Он готов броситься и разорвать несчастного Пермякова! Просто разорвать! Пинать и топтать! Чтобы хрустели кости, чтобы слышался нечеловеческий вопль пощады! Эти глаза! Простого паренька, может быть, такого же, как и Ваня, бывшего колхозника! Но уже не человека! Монстра в форме! Страшное существо, у которого только одна эмоция – ненависть! Почему, почему он стал таким? Неужели его не кормила мать грудью и не пела ему ласковые колыбельные песни? Неужели он не бегал со своими ровесниками на рассвете на речку и не слушал, как кукует кукушка, или долбит дятел в глубине леса. Нет, он ведь все это видел и слышал, он ведь простой и хороший человек. Совсем юный хороший человек! Но он стал таким! Стал зверем! Он готов убить! Просто так убить беззащитного арестанта!

Что с ним сделала система? Как такое произошло, как вообще такое может произойти? А может быть, человек сам хочет, чтобы он трансформировался в монстра?! Почувствовать себя злым! Это тоже своего рода наслаждение! Почувствовать себя ужасным и гадким! Попробовать это ощущение, когда тебя боятся и ненавидят окружающие. Когда они трепещут от каждого твоего движения и окрика!

– А ну, встали мордами к стенке! К стенке! Не двигаться! – кричал конвоир.

Павел и другие арестанты уткнулись в кирпичную кладку. Здесь даже запах был иным, отличался от верхних коридоров. Вековая гниль и плесень – эта примесь мрака на губах. Ноздри щекочет предчувствие чего-то страшного и неотвратимого. Лязгнул затвор и тут же скрип двери. Где-то в глубине коридора топот ног и крики. Тусклые лампочки в железных абажурах качаются под округлым потолком. Писк стальной проволоки.

– Заходи по одному! – конвоиры стучат в спину каждому арестанту.

Их впихивают в камеру, словно селедку в бочку. Один, второй… третий… пять, десять. Еще один. Павел наблюдал, украдкой повернув голову. Разные фигуры, разные люди. Серые тени, призраки. Уже нелюди. Системные отходы.

– А ну, пошел по одному! – толчок в плечо.

Клюфт оттолкнулся и, повернувшись, переступил порог. Но что творится в камере?! Этого Павел увидеть не ожидал. Сотня человек жмется друг к другу! На маленьком пятачке, не больше тридцати квадратных метров, такое огромное скопление народа! Двухъярусные нары переполнены! Они, словно кедры с шишками, увешаны грязными и обросшими людьми. Старики и молодые. Высокие и низкие. Кого тут только нет?! Гул и чваканье. Какой-то беспорядочный шум. Дышать тяжело. Ступить некуда. Павел прижался к спине какого-то мужика. Стоять трудно. Клюфт пристроился и, приподнявшись на цыпочки, осмотрелся. Почему набили в эту камеру столько народа? Почему сюда приводят арестантов?

Где-то рядом стонал Пермяков. Ваня не мог никуда пристроить свои загипсованные руки. Ему их пытался опустить вниз обросший здоровяк в фуфайке. Кругломордый боров давил Пермякову на кисти и орал:

– Опусти свои коряги! Опусти колтыри! Ты что, падла? А?! Один что ли?

– Ой, дяденька! Ой, не дави! Ой, рученьки мои!

– А ну, сучара! Отстань от парня! – заорал сбоку еще один мужик.

Он ударил мордатого в плечо. Боров затих, нахмурившись, виновато попятился. И вдруг на секунду все стихло. В проеме двери появился тучный офицер в форме полковника. Он стоял и смотрел на эту обезумевшую толпу людей. Несколько секунд и громкий голос важного человека разнесся над переполненной камерой:

– Вызывать начнем по одному, кто пропустит свою фамилию, будет считаться, как попытка скрыться от суда! Подбегать к двери скоренько, без задержек. Поэтому каждую фамилию по два раза повторять не буду! Крикнули и ждем. Повторяю: кто пропустит свою фамилию, пойдет еще по одной статье! А сейчас слушай первый список!

Толпа замерла. Арестанты с ужасом ловили каждый звук. Было слышно, как бьются сердца под толщей грязной и затасканной одежды.

– Лушников, Давыдович, Понкратов! Резников, Знаменский, Песцов!

Первые шесть человек испуганно начали пробиваться к двери. Они торопились, расталкивая товарищей локтями. Два старика и четыре совсем молодых парня. Они устремились, как обезьяны к удаву в джунглях. Удавом был крепко сбитый полковник. Конвоиры выхватили арестантов и, вытолкнув их в коридор, захлопнули за собой дверь.

И вновь гул. Гвалт и движение. Тела зашевелились. Человеческая биомасса стала бурлить.

– Куда уводят?

– Что просят?

– Кричите вслед! А-то мы не услышим!

– Это суд!

– Как судить будут?

– Как-как, тройка! Кому куда! Выездная или особое совещание?!

– Так как судят?

– Увидишь! Фамилию свою слушай!

Над нарами понеслись разные предположения. Люди лихорадочно обсуждали свое положение. «Суд! Суд!» – разносилось над этой обезумевшей толпой.