Падшие в небеса. 1937

Он удивился самому себе. Что он вот так, на равных, разговаривает с этой тройкой людей. Нет, не людей. А мерзких и противных людишек, считающих себя правителями судеб! И к ужасу, действительно являющимися в этот момент таковыми! Он сказал им в лицо. Но его окрик на тройку не подействовал. Седовласый хмыкнул и, опустив глаза, посмотрел в текст приговора, ехидно прогнусил:

– О! Я понял! Вы журналист! Шпион, который пробрался в советскую журналистику! То-то, я вижу, речь поставлена! Вы, молодой человек, вообще должны нам тут руки целовать! Что мы вам такой мягкий приговор вынесли! Могли бы вообще вон по максимуму, к исключительной мере социальной защиты! А то разговорился он! У тебя статья пятьдесят восемь дробь шесть, десять и одиннадцать! – вдруг перешел на резкий тон седовласый.

Лицо его побагровело. От гостеприимства не осталось и следа:

– Да с такой статьей тут вообще сопеть в две дырки надо! Ишь, ты! Иди, подписывай! А не то добавим тебе за оскорбление суда! А не хочешь подписывать, так и черт с тобой, так по этапу пойдешь! Приговор все равно в руки не дается! Пошел вон! – заорал мужчина и кивнул конвоирам.

Солдаты, словно цепные псы по команде хозяина, подскочили и схватили Павла за руки.

– Да подождите! – закричал Павел. – Что мне присудили? Что?!

Седовласый довольно ухмыльнулся. Он посмотрел на своих соседей по столу и ехидно ответил:

– Ну как, товарищи, он хочет знать. Как думаете, пятерки ему хватит?

Майоры закачали головами. Тот, что с синими петлицами, деловито убрал листок с приговором Павла в папку. Седовласый покачал рукой, показывая конвоирам, чтобы те отпустили Клюфта и сказал:

– Вам, молодой человек, советская власть пошла на встречу. Вам всего пять лет лагерей. Так что можете успокоиться и не нервничать. И может, все-таки распишетесь? А? В приговоре? Что за детский сад?!

– Что? – Павел вскрикнул, как будто его грудь опять пробила пуля. – Пять лет?!! За что?! И я за это вам должен быть благодарен? А как же апелляция? Как же моя защита?! Как же заседание? Вы же не дали мне даже последнего слова? А? Я должен вам быть благодарен за этот произвол?!!!

Седовласый тяжело вздохнул и, потянувшись к графину, который стоял на углу стола, снял с него большую стеклянную пробку и глотнул воды. Небрежно кивнул головой конвоирам. Те опять впились в руки Клюфта железной хваткой и поволокли его к выходу. На это раз Павел не сопротивлялся. Он понял, что это просто бесполезно.

Глава двадцать первая

Его выпихнули уже в другую дверь, не в ту, что вводили. За ней оказалось небольшое помещение, в котором ютилось человек десять. Все они стояли вдоль стен. Ни лавок, ни стульев в этой комнате без окон не было. Арестанты с сочувствием покосились на Павла. В когорте осужденных прибавилось. Теперь на одного мученика больше.

Конвоиры повернулись и вышли. Клюфт стоял, опустив голову. Как ни странно, он не расстроился и не паниковал. Он лишь чувствовал себя опустошенно. Словно был обижен. Обида на себя! Обида на свои надежды! Ну как можно было позволить себе подумать о справедливости?! Как можно было себя, даже на долю секунды, тешить мыслью, что его отпустят! Что во всем разберутся? Кто разберется? Кто? Те люди за столом?

Только сейчас Павел понял: это и было «Особое заседание». Легендарное и ужасное «Особое заседание» суда! ОСО! Два майора и гражданский тип. Скорее всего, какой-нибудь секретарь крайкома. Второй или третий. Павел точно знал. Этого седовласого человека в гражданском костюме, он никогда не видел раньше. Хоть и не раз бывал в Крайкоме. Тайный, скрытный, но очень важный партийных деятель! Кому поручена страшная миссия! Лицо этого председателя ОСО Павел запомнил навсегда.

Интересно, как этот добродушный на вид и порядочный внешне человек вообще живет? Как ему спится? Как ему: не тяжело ли на душе? После такого судилища? Он, наверное, приходит домой, его встречают жена, дети. Возможно, и внуки. Они думают: вот каков их муж, отец и дедушка, очень нужный народу человек! Человек, который заботится о других! О благе других? О судьбах других? Если бы они знали, как он заботится о судьбах других?

«Странно, странно! А что если ему бы пришлось судить, вернее, выносить приговор своему родственнику? Другу? Или даже отцу? Как бы он себя повел? Неужели ляпнул бы той большой синей печатью, так похожей на синяк, по судьбе близкого? Ляпнул! Конечно бы, ляпнул! А как же! Его глаза! В них радость исполнения! Неважно чего! Приказа! Приказ превыше всего! Совести и чести! Человеколюбия и сострадания! Приказ! Он все разрешает! Он развязывает руки. Он освобождает от груза наказания. Он все спишет! Он все простит!! Странно! А я, я сам?! Чем я лучше его? Тогда, в кабинете у Смирнова? Я даже не попытался себя убедить, что те люди в Минусинске, они невиновны! Я сам однажды выполнил приказ! Тупо! Не задумываясь! Как я могу осуждать того человека, если я сам такой же!» – с горечью подумал Павел.

– Паша, Паша. Ты! Паша! – услышал Клюфт голос.