Падшие в небеса. 1937

Офицер в галифе и белой рубашке выглядел по-домашнему. Он совсем не был похож на страшного человека в пенсне, которого впервые увидел Павел в редакции газеты. Нет, сейчас это был обычный человек. А не «монстр в оливковом кителе с красными, как кровь, петлицами».

«Возможно, он вот такой и дома. Он приходит к себе в квартиру с работы. Целует жену, которая суетится на кухне. Берет на руки своих детей, которые его встречают радостным криком в прихожей. И играет с ними на диване. А потом ужинает и улыбается своим близким. А они спрашивают его: как дела на работе, а он лишь улыбается и говорит, что ее у него очень много! А они, его близкие, думают: какой хороший и мужественный человек наш папа и муж! Он так много работает! Он так занят, он так много делает для нашей любимой родины! Борется с врагами и шпионами! С саботажниками и троцкистами! И они не знают, чем занимается этот человек на самом деле! Они не знают, даже не могут догадаться, как он тут, у себя на работе, издевается над своими подследственными! Над арестантами, вот так, чавкая перед голодными и униженными людьми смачным куском мяса, сидя за столом в белой рубашке! Если бы они могли это знать! Что?! Что тогда?! Они бы стали меньше его любить? Они бы перестали его ценить и ждать с работы? А вдруг нет! Вдруг они бы подумали: значит, так надо! Значит такая у него уж работа! И кто-то должен ее делать! А если наоборот? И если все-таки они бы стали его презирать?» – подумал Павел и испугался.

Этот человек стоял совсем близко. Он по-дружески положил руку на плечо и подталкивал к столу. Павел испугался, что сейчас не выдержит и со всего маху ударит его по лицу. А когда тот упадет, начнет пинать его ногами! Нет! Не пинать, а бросится и придушит! Придушит, как бешеную собаку!

Мысль мелькнула, как молния: «Увидеть, как мелькнет страх в его глазах! Как будет выходить из его тела жизнь! Как он будет кричать, но не сможет это сделать! Как он будет умирать и с ужасом понимать, что он сейчас перестанет существовать! Ненавижу!» – Клюфт сверкнул на Полякова гневным взглядом.

Тот, словно почувствовав опасность, убрал руку и, посторонившись, подтолкнул Павла к стулу. Клюфт не стал сопротивляться и сел. Поляков, как официант, ловко налил в чистую тарелку борща и положил рядом большой кусок белого пшеничного хлеба. От него пахло сдобой. Павел зажмурился. Ему захотелось схватить этот мякиш и жевать, жевать и глотать. Просто глотать!

– Ешьте, ешьте, Павел Сергеевич, небось, тюремная баланда-то уже опостылела за неделю? – Поляков взял кусок хлеба и толстым слоем намазал красной икрой.

Ее зернышки, как янтарные бусинки, светились волшебным светом.

Икринки, словно живые, переливались на горбушке. «А ведь в каждой икринке жизнь. Могла быть жизнь. Вот так. Из каждой могла бы родиться рыба. Но вот они лежат тут, на хлебе. И ждут, ждут своей участи, когда их отправят в рот! Когда их пережуют и переработают ненасытные люди! А потом там, в чреве, допустим, у этого подонка в белой рубашке, они превратятся в дерьмо! Господи! Как все, похоже, в этом мире! Как! И мы тут, все арестанты – как эти икринки! Мы все сидим и ждем, когда нас вот так отправят в эту волчью пасть под названием «суд» и потом, потом пережуют и, выплюнут на зону, или еще хуже – в подвал этой страшной тюрьмы, а потом кто-то пустит пулю в лоб. И мы, как эти самые икринки, будем лежать мертвыми, и нас, как икринок, просто превратят в дерьмо, закопав где-нибудь на безымянном кладбище!» – подумал Павел.

– Вы ешьте. Не стесняйтесь! – Поляков услужливо протянул Павлу ложку.

Но Клюфт опустил глаза и напряженно сказал:

– Спасибо! Я сыт. Мне бы чая!

– Что? – не понял Поляков.

– Я говорю, Олег Петрович, мне бы чая! – вызывающе повторил Клюфт.

Майор явно расстроился, хотя и попытался не подать вида. Он резким движением бросил кусок хлеба. Часть икры свалилась на скатерть. Пододвинув чашку, налил в нее густой и ароматный чай. От его запаха Павел вновь зажмурился. Он взял посуду в руку и медленными глотками отпил приятную на вкус жидкость.

Поляков отошел к окну. Он смотрел в мутное и почти замерзшее стекло. Что он там увидел, Клюфт не знал. Окно выходило в тюремный двор. Кроме корпусов и решеток да колючей проволоки там любоваться было не на что.

– Скоро новый год, – загадочно и немного романтично сказал майор. – А вы даже запомнили мое имя и фамилию, это похвально!

Павел допил чай и, сложив руки на коленях, отвернулся от стола. Он не мог смотреть на все это гастрономическое изобилие. Поляков это заметил:

– А вы, я вижу, человек упрямый, – майор достал из кармана серебряный портсигар и, постукав о блестящую крышку гильзой папиросы, закурил.

Майор медленно подошел к Клюфту и, щелкнув портсигаром, предложил Павлу:

– Возьмите. Курить возьмите.

Павел сглотнул слюну. Затянуться табаком – и можно перебить чувство голода. Клюфт попытался подняться со стула. Но Поляков надавил ему на плечо, и встать не позволил.

– Курите сидя. Курите. Еще настоитесь.

Павел вставил папиросу в рот. Поляков дал подкурить. Клюфт, ткнувшись в огонек носиком своей гильзы, закашлялся.