Падшие в небеса. 1997 год

— Хорошо, хорошо, если тебе есть что сказать. Скажи сейчас. Молчать и носить в себе не надо. Ты как-то очень напряжен, как я вижу.

— Да, много противоречий в душе моей.

— А ты вот почему-то противоречия с церкви начал, зачем?

— Да как сказать батюшка. Как сказать. Вот, например и тут не все, так как должно быть.

— А как должно быть?

— Ну, вот например батюшка ответьте мне. Почему священники говорят одно, а делают другое?

— Не пойму тебя сын мой?

— Да просто все. Вот, например Христос ничего не говорил про храмы золоченные, про алтари серебряные, про рясы расписные, золотом шитые, про колпаки блестящие. А оно есть?! Христос вообще не говорил про священников, он про человека и Бога отца говорил. Говорил, что ему надо поклоняться и верить в него! Приходить в храм и верить. И все. А священники говорят, что они избранные и именно они могут до Бога донести просьбы! Так? Кто им дал право это делать? Они сами? Отец Андрей грустно улыбнулся и, погладив в очередной раз свой крест, тихо сказал:

— У тебя мысли протестантские. Такое уже говорили люди. В Европе, в средние века. Говорили и церковь раскололась. Их церковь раскололась.

— Вот батюшка вы уже делите церковь на ИХ и НАШУ. А это тоже как я считаю не правильно.

— Это не я делю, это они сами разделили. А у нас церковь одна, и называется она православная. И в словах этих все сказано, право и славие. Это правильные слова. Но ведь ты сюда пришел не только за этим?

— Да батюшка, да уж извините, я, что-то много говорю. Просто вот некому сказать такое.

— Вы что ж, одинокий?

— Нет, внук у меня есть. Живем вроде вместе.

— А жена, дети?

— Жена и дочь умерли.

— Извините, боль я вам причини, — погрустнел отец Андрей.

— Да ничего. Отец Андрей огляделся по сторонам и, перекрестившись, положил руку на плечо Клюфту:

— Я вот что предлагаю, пойдемте ко мне в молильню напротив храма. Там посидим, чай попьем. Вы мне выскажетесь. Я вам совет дам… если смогу.

— Нет, батюшка, я хотел бы тут в храме…

— Почему? — удивился отец Андрей. — Тут и ремонт-то не доделан, вон как краской пахнет, — священник махнул на бочки в углу.

— Я уж говорил, я эту церковь видел, куда в более печальном виде… в тридцать седьмом…

— Вижу, тяжело тебе в жизни пришлось, прошел ты испытания трудные, суровые, коль в тридцать седьмом здесь как в тюрьме сидел. Ну, коль так, что ж… говори, что тяготит тебя и, что мешает жить. Какой грех, считаешь, ты совершил? Клюфт посмотрел по сторонам. Затем склонил голову и как-то неестественно, словно он был робот, коряво и некрасиво опустился на колени. Перекрестившись, Павел Сергеевич сказал:

— Я виноват перед Богом, потому как верю в него лишь с выгодой для себя. А это неправильно. Когда мне очень нужно я верю. И поэтому, наверное, у меня появилась вторая жизнь. Ненастоящая. Странная и непонятная. Ко мне постоянно приходит человек, которого я пытаюсь очернить и ругаю, но человек этот говорит мне о Боге правильные вещи. А я их ставлю под сомнение. И это тоже не правильно. Я ненавижу за это себя батюшка. За недоверие, за желание мести, за брезгливость к людям. Вот грех мой, какой батюшка. Отец Андрей тихо ухмыльнулся и тяжело вздохнул. Покачав головой, он погладил рукой по плечу Павлу Сергеевичу:

— За что же ты так окружающих людей не любишь?

— Да нет батюшка, я не так выразился, я их люблю. И хочу это делать, но порой ловлю себя на мысли что непроизвольно где то там на подсознание, я их невольно как-то ненавязчиво но презираю¸ как-то, непроизвольно презираю, вроде как не до неистовства, а так. Я не хочу делать это! Нет, напротив я хочу любить людей, и я люблю людей, но чем больше я с ними общаюсь, с людьми, тем вот так, простите меня батюшка, непроизвольно как-то вот так, люблю и в тоже время презираю… Ненавязчиво,… если можно сказать. Презираю их за расточительство жизни, неверие в добро, не желание его делать, за равнодушие и беспомощность перед своими плотскими желаниями…. Вот так батюшка. Странное отношение у меня к людям…. И к себе. И самое главное батюшка я считаю что я, именно я могу сказать людям, что нужно делать. Но это неправильно. Я не могу им это говорить. Не вправе я брать на себя такую миссию. Мне страшно батюшка. Сомнения у меня в душе. Сомнения и боль! Отец Андрей новь тяжело вздохнул. Он перекрестил стоящего на коленях Клюфта. Ласково и в тоже время как то настороженно спросил:

— А тот человек, ну что к тебе приходит, тот, что про Бога говорит, он кто?