Падшие в небеса. 1997 год

— Что,… какое государство? — не понял лысый.

— Да ваше, тут за решеткой, — вздохнул Щукин. Лысый несколько секунд переваривал слова, затем раздраженно спросил:

— Ты парень, о чем? Не пойму?!

— Ну, вот смотри, вы все стараетесь на фени говорить, на блатном жаргоне. Почему?!

— Ну, так удобней и понятней тут, … — растерялся лысый.

— Нет! Потому, что вы подсознательно хотите себя отделить от тех же ментов, от общества. Говорите, мол, у нас тут свой язык, у вас там на воле свой. И законы вы строите тут свои, и регалии у вас тут свои, вы это понятиями называете, но по сути это законы, обычные законы государства, только вот не прописанные на бумаге. Они прописаны в сознание. Так, что государство вы уже построили, свое блатное или как там, его,… уголовное. И власть у вас своя есть. Все есть.

— Складно базаришь поэт, — удивился лысый.

— Да, что там складно. Вот почему ты не уважаешь ментов и прокуроров, да и судей?! А почему?!

— Да власть всякая на воле, она сучья! Вот и не уважаю,… - буркнул уголовник.

— Правильно, власть у нас действительно, как ты говоришь, сучья! Продажна! Потому, как она живет отдельно, узким кругом чиновников и прочей дряни, а народ отдельно, но самое страшное, народу на власть наплевать, ее как будто нет, хотя ее эту власть они вроде, как избирает.

— Ну, ты загнул?! — буркнул лысый.

— А, что, вот вы, как-то же выбираете своих воров?

— Ну, допустим, и что?…

— А то, у вас вот у людей авторитетных и правильных пацанов, как вы говорите, в мысли нет вору перечить! Вор для вас закон! Поэтому и называет его вором в законе. А на воле все, как ты говоришь, по беспределу. Воры вроде в законе есть, это чиновники, губернаторы, мэры, президенты, а народ их не уважает и не слушает. Вот и бардак. Поэтому вы тут за решеткой и строите свое государство, что бы хоть какой-то порядок внести, хоть и страшный конечно. Иногда у вас это получается. И это грустно.

— Слушай тебе можно смело в толкачи идти! Ты сечешь хорошо в жизни, в этой, как мать его политике и прочее. Говоришь складно! — уважительно сказал лысый. — Кстати меня зовут Саша Канский. Среди своих пацанов кличка Босяк.

— Почему Босяк?

— Лысый я, не видишь? — усмехнулся уголовник. — По паспорту ментовскому Александр Лукьянов я. Саша Канский протянул руку Вилору. Тот пожал пятерню и грустно улыбнулся:

— Вилор Щукин.

— Тебе бы погоняло рыба дать… да ладно, коль уж ты поэт,… Щукой будешь, — рассмеялся Лукьянов-Канский. В этот момент лязгнул ключ в запоре и, со скрипом открылась дверь в коридор. На пороге стоял охранник, он обвел взглядом камеру и, сморщившись, прикрикнул:

— Как вы тут сидите, в этом дыму?!

— А ты начальник нас выпусти,… сидеть не будем, ходить начнем! — сострил кто-то из арестантов. И тут же камера наполнилась смехом. Тюремщик покачал головой и зло ответил:

— Я сейчас выведу кое-кого вниз, в подвал, в карцер! Там будете целый день по камере ходить! Гуляй не хочу! В камере притихли, охранник довольный своей угрозой, прикрикнул:

— Ладно! Щукин на выход готовсь! Вилор удивленно посмотрел на тюремщика, тот искал взглядом именно его. Новый знакомый Лукьянов — Канский стукнул его по плечу и шепнул:

— Ой, не к добру парень этот вызов сейчас. Сегодня то воскресенье. Никаких допросов быть не должно, а это значит, с тобой торопятся. Так что соберись и держись там. Ничего не отвечай, пока твой дед тебе нормального адвоката не подгонит. Пойдешь на допрос, отвечай: да, нет, не знаю. И все. Ничего не подписывай. Понял?! Вилор кивнул головой и, нашарив на полу, свои туфли, встал с нар. Охранник посмотрел на него и, сказал: