Падший

— Назови своё имя! - послышалось нервное из кабины. Фургон тряхнуло, затем ещё раз.

— Александр Зорин.

“Сто двадцать два, сто двадцать три”. Звук шагов постоянно менялся. Иногда это был цокот: то будто бы острых копыт, то каблуков с металлическими набойками, как у чечёточников. Иногда - почти шелест мягкой кошачьей поступи. А порой шаги гремели грязными солдатскими сапогами по белому в прожилинах мрамору взятого штурмом дворца.

Единственное, что я ещё мог делать полностью самостоятельно, так это думать. Во всяком случае, мне так казалось. И я думал: вспоминал заботливо оставленную на кухонном столе, всегда вкусную мамину еду, мысленно обнимал Ксюху. Странно, но я только сейчас понял, что её волосы пахнут хмелем. И всегда пахли. Интересно, а она об этом знала?..

Машину опять здорово тряхнуло.

— Назови своё имя!

— Александр Зорин.

Эта игра начинала утомлять, но поделать с ней я ничего не мог. Усердно считая шаги, я вдруг разглядел огонёк где-то как бы внутри самого себя. Или даже факел. Да, точно, это был факел: высокий, из воронёного металла, острым концом воткнутый в землю. Или скорее в пепел. Факел был совсем слаб и горел посреди бесконечного беззвучного тёплого ничего.

Так разве бывает?

Я даже усмехнулся остававшейся ещё во мне наивности. Когда накануне ты кинжалом убил двух чудовищных оккультистов, когда вдруг узнал, что твоей семьи никогда на самом деле не существовало, но при этом ещё сохраняешь способность удивляться такой мелочи, как горящий внутри сознания факел - это определённо талант!

“Двести восемьдесят семь, двести восемьдесят восемь”. Шаги снова послышались цокотом, и я даже решил было, что всё пошло по кругу. Но нет. Вместо кошачьей мягкости зазвучало еле различимое шуршание чешуек о хорошо прогретую солнцем землю. Странно, но даже оно имело строгий последовательный счёт: “двести девяносто два, двести девяносто три”.

Когда машина вдруг остановилась, я, не дожидаясь вопроса, сам громко произнёс своё имя. Ну всё, мы на месте. Каким бы оно ни было. Скоро весь этот фарс, под названием моя жизнь, закончится.

Странно, но сейчас собственное имя уже не слышалось мне обычным, простецким, каким казалось всю жизнь. Наоборот, в нём появилась некая экзотика, что ли. Необычность и новизна. Я даже прошептал его несколько раз с разной скоростью, как бы пробуя его звучание в различных ситуациях: от восторжено-протяжного “Зо-о-о-ори-и-ин” в бойцовском октагоне до короткого, колкого, как тычок шилом под ребро где-то в тёмной подворотне - “Зорин!”.

“Триста тридцать три”. Этот шаг прогремел каскадным артиллерийским залпом, заставив меня даже вздрогнуть от неожиданности. Интересно, чьи это шаги? Кто так целеустремлённо идёт на этот огонёк посреди плотной серой ваты ничего?

Я знал ответ. Мне уже давно его подсказали, но я по-прежнему не хотел до конца верить.

Боковая дверь фургона отъехала в сторону и я апатично воззрился на шумно дышащую девушку. Одно только маленькое чёрное платье хорошо сидело на Алине, в остальном же девушка выглядела скверно. От былой уверенности и пафоса остался разве что едва уловимый шлейф, как от дорогих, стойких духов. Она знала, что делала, это да. Действовала чётко и, по всей видимости, правильно. Но притом слишком сильно боялась неудачи.

Да-а-а… От неё так и веяло сладким страхом!..

— Назови своё имя! - стащив с переднего сиденья спортивную сумку, опять приказала она.

Я повременил с ответом, всего-то буквально секундочку-две, но этого с лихвой хватило, чтобы Алина вмиг выпрямилась настороженной куницей.

— Александр Зорин моё имя. Я всё ещё здесь…

Наверное, этим я хотел показать свою борьбу, которой на самом деле не было. Понимание, что когда настанет время, моё тело окончательно станет не моим, было незыблемым. Просто пока ещё не пришло время. Он пока ещё не пришёл.

“Четыреста пять, четыреста шесть”.

— А ты сильный… - вроде бы даже с сожалением проговорила Алина, продолжая какие-то приготовления.

— Да, - согласился я, мечтательно глядя в металлический потолок фургона. - А ещё, я отлично танцую. Я бы хотел тебя потанцевать.

Пухлые губы девушки поджались, а руки сделали пару ненужных движений там, в глубине сумки. Огонёк, венчавший чашу факела-посоха, слегка дрогнул.

— Знай: я ничего не имею против тебя лично. Я просто хочу выжить.

— Скажи ещё, что ты меня любишь, - усмехнулся я гортанно.

— Может и сказала бы, живи мы просто среди людей…

“Четыреста сорок два, четыреста сорок три”.

Наверное, когда я мысленно досчитаю до треклятого “шесть-шесть-шесть”, меня окончательно не станет. Моё тело займёт какой-то демон, которому оно, по-видимому, всегда и предназначалось. И это не он тут гость, нет. Гость в этом теле я, как бы горько и противно не было от подобной мысли.

Чёртово спокойствие… Может, если бы я заставил себя банально разозлиться, то сумел бы… смог бы… Что? Заорать? Заплакать? Начать умолять о пощаде? Попробовать вспомнить хоть одну молитву?..