Падший ангел

Деньги Вашку Перейры заживляли одни язвы и растравляли другие, еще худшие. Сам он решил проявить расчетливость и пустился в игру. Он удачно дебютировал в этой системе, дополнительно губившей его ренту. Ему выпадали счастливые вечера, когда он играл в «фараон» у графа Фарробу, хотя Вашку и претило посещать этот игорный дом вместе с мелочными торговцами и актерами, как будто низменные страсти не уравнивают людей всех состояний. Потом, когда удача изменила ему, он стал играть в паре с маркизом Низой, который опустошал водохранилище, наполнявшееся потоками золота в течение четырех веков, со времен Вашку да Гамы.^{372} Этот отважный мореплаватель огибал мыс отчаяния в океане пороков так же, как его прославленный предок огибал мыс Доброй Надежды. Пусть же в этом гонгоризме^{373} проявится мое справедливое негодование!

* * *

Положение виконта Ажилде не улучшилось ни после кончины тестя в 1868 году, ни после того, как его шурья нашли себе применение в конторах по сдаче внаем лошадей и на козлах грузовых телег. В тот год Ипотечный банк проглотил три его усадьбы на берегах Тамеги и сократил его ресурсы до одного с небольшим конту ренты. Ажилде уже перешло в руки одного бразильца. К сорока четырем годам виконт остался бедняком с шестью детьми на руках. Он потерял политическое влияние и доверие окружающих, поскольку теперь никому не был ни нужен, ни страшен. Осознание этого заставляло его испытывать леденящий ужас. Его провинциальные избиратели предпочли ему — о, верьте, Пизоны!^{374} — Ювенала из Кабесейраша, корреспондента «Национальной газеты», язвительнейшего сплетника, который когда-то рассказывал виконту об Алвару, — одним словом, предпочли того стихоплета, который первым прославил Вашку в следующем двустишии:

Соловей из Селорику,
Кто твой клюв так заострил?

Виконтесса, достигнув сорокалетнего возраста, замкнулась в себе и героически продавала свои драгоценности, чтобы оплачивать неведомые ей долги мужа. Двое сыновей виконта, Эйтор и Руй, были распутными и нечистыми на руку гардемаринами. Младшего сына приняли на казенный счет в кадетский корпус. Были еще три дочери. Старшую из них звали Мария да Пьедаде, и, когда она достигла шестнадцати лет, виконт принял решение переселиться в одну из усадеб в окрестностях Браги. И они выехали в путь.

Дона Леонор де Машкареньяш задрожала от ужаса, когда посреди обнаженной дубовой рощи, под порывами ледяного ветра, она увидела ноябрьским вечером руину, к которой нес ее поток бедности. Перед ней предстал дом с пятнадцатью окнами в ряд, с балконами, красными ставнями, деревянными подоконниками и рамами, покоробленными от солнца и сгнившими от дождя. Над крышей вздымало свои зубцы нечто, напоминающее сторожевую башню, прорезанное двумя окнами без ставен, но заткнутыми снопами просяной соломы, которые издали походили на двух людей, повернувшихся ничком и пытающихся выброситься из башни. Калитка в дубовых воротах была открыта. Ветер рвал ее с косяка, вызывая размеренный и резкий скрип. По обширному внутреннему двору метались две перепуганные и разозленные козы, которые время от времени застывали на месте, косясь на пришлецов и выдыхая пар из ноздрей. Через неструганую калитку из сада как раз выходил управляющий, тащивший сено. Увидев хозяев, он бросил сноп на телегу, которая стояла с задранными вверх оглоблями, снял берет, почесал в затылке и произнес:

— Вот так новости у нас!

Виконт, не желая изменять своим беспорядочным привычкам, не предупредил управляющего и не поинтересовался, цел ли еще дом.

Семья вошла в переднюю. Это было подобно тому, как если бы кто-нибудь вступил в ледяную хижину, сложенную в отрогах Маранских гор.^{375} Холод пронизывал до самого сердца. Все три дочери в ужасе глядели на мать и кутали лица в капюшоны плащей. Ветер завывал в дырах стен, скрытых обивкой. Две огромные крысы, опустив морды, торопливо бежали через обширный зал, напоминая двух гуляк из хороших семей, которые провели ночь в разгуле и пришли в себя уже белым днем. Леонор села на скамью со спинкой, украшенной родовым гербом, и даже не смогла заплакать. Муж, избегая смотреть на нее, ушел во внутренние покои вслед за управляющим, который отворял ставни.

Вскоре приехали несколько телег, нагруженные сундуками и мебелью. Вместе с ними появились слуги, которые так оценили сеньориальные владения виконта:

— Ну и чертов дом! Тут, небось, волки водятся!

Дворецкий говорил, что он — не убийца и не заслуживает подобной ссылки. Кухарка, войдя в первую же комнату, воскликнула:

— Да неужто это называется кухней!