Падший бог (СИ)

Пустой желудок отчаянно просил есть. Сандор и забыл, когда ел в последний раз. Наверное, дня два назад. Арья регулярно таскала ему обеды, потому что сам он готовить не умел. Он с раздражением смахнул контейнер в мусорное ведро — нахер её подачки! Он не ребёнок, и ему не нужна ни её забота, ни она сама.

Дверь позади открылась: кто-то вошёл. Так он и знал! Никуда она не уехала, просто решила застать его врасплох, а этот мудак Лорас ей подыграл. Развести его хотели, как лоха?!

— Какого хуя припёрлась? — Он резко повернулся, решив на глазах у всех за шкирку выкинуть эту сучку из клуба, чтобы отвадить раз и навсегда.

— Это я, успокойся! — Лорас испуганно остановился на пороге. — Я же сказал тебе, что она уехала.

Значит, не соврал. Арья действительно свалила. Видимо, сразу после кладбища... Куда — Сандор уточнять не стал, ему было плевать. Он хотел только одного: не слышать её, не разговаривать с ней и не видеть этих серых, всегда печальных глаз…

После обеда в клубе собрались ученики. Разогреваясь перед основной тренировкой, готовились к спаррингу, как поставит тренер. Сандор непроизвольно остановил взгляд на ринге, где вчера они с Арьей бились не на жизнь, а на смерть, а потом он сорвался и… трахнул её. Снова к горлу подкатил ком: Санса никогда не простит ему этого. А он так и не решился ничего ей рассказать. Трус. Несчастный трус.

Два года прошло после её гибели, но он до сих пор не мог её отпустить. В каждой рыжеволосой девушке, случайно встреченной на улице, увиденной по телевизору или в интернете, он искал её черты, каждую ночь во сне ему грезились рыжие волосы, слышался её серебристый смех. И чувства, которые он испытал однажды, до сих пор ранили сердце осознанием, что ему больше никогда не прикоснуться к любимой женщине. Пташка так и осталась для него живой, и он не мог думать о ней иначе. Как ему теперь просить у неё прощения за содеянное? Что сказать безликому надгробному камню, чтобы облегчить свою душу?

Вечером, когда клуб опустел, и Лорас, окончив бумажную работу, попрощался и уехал домой, он остался один, и все накопленные за день мысли навалились разом. А ведь Арья была права: в какую же он превратился тряпку! Безвольный, напуганный одиночеством, пытающийся переложить ответственность за свои поступки на кого-то… И когда он успел стать таким трусливым жалким слабаком? После той ужасной ночи два года назад, на двадцать первой миле окружного шоссе, когда увидел бездыханное тело любимой женщины на мокром асфальте, в голове что-то словно заклинило. Он позволил себе развалиться на части, позволил горечи утраты взять над собой верх.

Стянув футболку, Сандор надел шингарты, встал в боевую стойку и что есть силы принялся бить по груше, чтобы дать выход гневу, раскалённой лавой бурлившему в венах, но лучше от этого не становилось. Память, уже ничем не затуманенная, безжалостно восстанавливала события минувшего вечера, и от понимания, насколько осознанным был его срыв, стало неприятно. Он хотел. Да, блядь, в тот момент он хотел её! Хотел как никого на свете! Два года воздержания, алкоголь, адреналин, ярость, хорошая драка, боль – всё смешалось в термоядерный коктейль, породивший порочное и низменное желание, но самым паршивым было то, что он словил от этого кайф.

Он остановился, вконец запыхавшись, ещё больше разозлившийся на самого себя. Какой же он, к херам, Цепной Пёс, если в очередной раз, поджав хвост, бежит от ответственности, прячась у себя в клубе? Надо было поговорить с Арьей, надо было рассказать всё Сансе… Иные побери, как же это, оказывается, тяжело сделать! Но он должен научиться смотреть в лицо своим страхам. И, первое, что необходимо, — повиниться перед пташкой, пусть даже она его и не услышит.

Букет цветов, с которым Сандор спустя месяц после случившегося в клубе пришёл на могилу, был втрое больше тех, что он дарил пташке при жизни. Опустившись на колени, не замечая ставшей уже привычной боли, он склонил голову над белым холодным камнем. Отросшие волосы упали на лицо, закрывая обзор вокруг, но он ему был без надобности. Всё, что сейчас было нужно — надпись на надгробье, плохо различимая в сгущающихся сумерках.

— Прости… — единственное слово, которое он смог произнести. Что это – слёзы застлали ему глаза или дождь с неба, такой же, как в ночь её гибели? До сих пор не затянувшаяся рана на сердце снова открылась, причиняя страдания. — Прости, пташка… Я недостоин тебя. И никогда не был достоин. Зря ты связалась со мной. Это я привёл тебя к гибели…

Ветер зашелестел в кронах кладбищенских деревьев, словно подтверждая, что она слышит его и понимает.

— Все говорят мне, что я стал жалким… Так и есть. Посмотри, в кого я превратился без тебя... Печальное зрелище, не так ли? — он горько усмехнулся. — Но теперь я готов взять себя в руки, пташка. Я буду жить. А когда придёт время нам встретиться, тебе не будет стыдно за меня… — Он прервал свой монолог, подавившись тугими словами извинения, комом вставшими в горле, прислонился лбом к холодному мрамору и закрыл глаза, пытаясь набраться смелости.