Пагубная любовь

В ту пору один фидалго, состоявший при дворе дона Жоана VI[142], распорядился продать обширные поместья, которые были у него в провинции Миньо. Главная усадьба, где некогда был феодальный замок, находилась в окрестностях Барселоса. Она именовалась «Честь рода Ромарис» и составила в XII веке приданое, которое дона Женебра Трокозенде принесла своему супругу, каковой звался дон Фафес Ромаригес; он был сыном дона Эгаса и породил дона Фуаса, и все они так долго и в таком изобилии порождали потомство, что в конце концов выродились, что и доказал упомянутый фидалго, распорядившийся продать родовое гнездо, дабы украсить свой герб со львами, изготовившимися к прыжку, роскошным изображением танцовщицы.

Покупателя звали Силвестре де Сан-Мартиньо, и на стол барселосского нотариуса он выложил двадцать пять тысяч крузадо в старинных золотых. Затем сын Жоакина Огневика прикупил столько ферм и угодий вокруг поместья «Честь дома Ромарис», сколько ему удалось, и включил их в пределы своих владений, каковые всячески расширял и каковые располагались вокруг самой просторной и самой красивой усадьбы в центральной части Миньо.

В 1826 году, когда Силвестре уже не чаял дождаться потомства от своей супруги, достигшей достаточно зрелого возраста, она подарила ему девочку, которую нарекли Фелизардой. В восемь лет эта девочка, единственная дочь, прозванная маленькой ромарисской наследницей, была уже достаточно рослой и пухлой и наслаждалась радостями сытого детства. К восемнадцати годам фигура ее сформировалась: округлости были весьма заметны, но пропорциональны. Роскошному бюсту соответствовали пышные выпуклости сзади. Фелизарда была склонна к одышке, что несколько смягчало ее чересчур полнокровный румянец.

Один юнец, доучившийся до степени бакалавра и упивавшийся издали благоуханием этого цветка подсолнуха, преподнес ей однажды нижеследующий экспромт, в коем сетовал на то, что девица заставила себя долго ждать на одном церковном празднике (над рифмами он прокорпел три дня):

О, если б Феликсом мне зваться,
Чтоб заслужить удел счастливый:[143]
Мне Фелизарды не дождаться,
Хоть жду ее нетерпеливо.

Она запрыгала от смеха, словно сподобилась замечаний преподобной матери Жирарден.

К этому времени — был 1846 год — Силвестре де Сан-Мартиньо владел большим состоянием, но томился величайшей скукой от расслабляющей долголетней праздности. Случалось, он посылал за пиротехническим порохом, продалбливал трубки, обвязывал их смоленой веревкой и запускал ракеты для собственного развлечения. Фелизарда, которой искусство пиротехники было весьма по душе, упрашивала мать, чтобы та научила ее устраивать фейерверк и пускать огненных змеек.

Сеньора дона Мария, прекрасная хозяйка и мать, трудилась по дому и в усадьбе, долгими зимними вечерами пряла и мотала шерсть со служанками у очага и приводила в замешательство нерадивых слуг как в портомойне — умением отстирать пряжу, так и на кухне — умением замесить кукурузный хлеб.

Между тем супруг ее, который не делал ничего, если не считать пиротехнических потех, маялся от упадка сил и скверного пищеварения; но наступил момент, когда ему пришлось выбирать, кем быть: пиротехником или политическим деятелем.

То был период ожесточенной политической борьбы[144]. Во время бурных выборов 1845 года в Барселосе Силвестре проявил себя как активный прогрессист и преисполнился гражданской страсти в связи со зверскими расстрелами. На следующий год он активно выступал во время майского движения и был верен передовым убеждениям до октября, когда уполномоченные Хунты в Порто конфисковали у него в Ларго-да-Агуарденте двух верховых мулов, которые должны были доставить с побережья Да-Фос жену его и дочку. Под воздействием сего драматического события он некоторое время колебался между политическим курсом братьев Пассос[145], которые пытались выкормить дитя-республику, приложив ее к истощенной груди худосочной свободы, и политическим курсом преподобного отца Казимиро Жозе Виейры, который в своих публичных проповедях объявлял королем Дона Мигела I[146].

Силвестре переманили в свою партию несколько приверженцев абсолютной монархии, которые прозревали с барселосского моста хитросплетения европейской политики и чертили тросточками на площади Креста пути следования победоносных русских войск. Силвестре не возносился в понимании этих премудростей на ту высоту, на которую взлетали его ракеты о трех хвостах, но сообразил, что в случае крутого поворота событий неплохо бы пристроиться к победившей партии. И он вручил доктору Кандидо де Анелье и адвокату Франсиско Жеронимо крупную сумму для передачи Луне.