Пагубная любовь

— Да ведь я и сама небогата, — говорила она.

— На вас снизошла благодать Божия, Бог вам все дает, — отвечали просители, не сомневаясь, что она уже обращалась к помощи заимодавцев за сотней-другой мильрейсов под залог фермы.

Религиозные братства, которые ссужали ей деньги под проценты, просили у нее пожертвований на обновление убранства ризницы и лесу на стропила церквей.

Мария Мойзес была уже не в силах собственными средствами давать воспитание подкидышам, а потому она стала обращаться за помощью к людям состоятельным, прося у них не денег, но согласия взять на попечение кого-нибудь из ребятишек. Таким образом, аббат из Педрасы принял к себе в дом малыша по имени Алваро, побочного сына виконта де Ажилде, и оставил в наследство мальчику основательный куш, словно добродетель найденной на реке девочки из Санта-Алейшо обладала волшебными свойствами палочки фей.

* * *

В 1850 году, через тридцать восемь лет после отъезда из Португалии, вернулся в свое поместье Симо-де-Вила, что в Рибейра-да-Пене, Антонио де Кейрос-и-Менезес, вышедший в отставку в чине генерала бразильской императорской армии. Ему было шестьдесят лет. Он так и не женился, так и не обзавелся семьей, ни законной, ни побочной. На родину он приехал одиноким и, кроме преждевременной дряхлости и множества орденов, ничего из Бразилии не привез. Впрочем, в Португалии Антонио де Кейрос был богатым человеком. Отец его не смог изменить порядок наследования родовых поместий, передающихся по мужской линии, и даже назначенные им управители не обесценили богатых угодий, доставшихся по смерти отца сыну. Сестры были выданы замуж с небольшим приданым, и, когда корабли из Бразилии привозили вести о повальных горячках, эти дамы смутно радовались, уповая на то, что Господь в бесконечном своем милосердии позовет или уже позвал к себе их братца — генерала. Мужья их были дворянчики средней руки, неотесанные, угрюмые, из тех, что за недостатком средств вынуждены убивать кроликов, дабы убить время, а потому сестры посылали за старухой служанкой, и та гадала им на картах, нет ли надежды на наследство. Брат меж тем время от времени давал управляющему распоряжение уделить этим дамам толику от своих избытков.

Генерал приехал, никого не уведомив, и нашел пристанище в том самом доме, где увидел свет; глубочайшая скорбь овладела им, он даже пожалел, что возвратился на родину, ибо здесь с новой силой и новой болью нахлынули на него, раня в самую душу, воспоминания о Жозефе из Санто-Алейшо, скорбная тень которой сопровождала его всю жизнь.

Он навел справки о друзьях своей молодости: все были в могиле, за исключением Фернандо Гонсалвеса Пеньи, помещика из Темпорана, того самого, который по просьбе юного Антонио Кейроса послал хитрую старуху арендаторшу в Санто-Алейшо с поручением помочь Жозефе бежать из дому. Гонсалвес Пенья закончил юридический факультет и служил судьей в одном из кассационных судов королевства. Кейрос известил его письмом о своем приезде. «Приезжай, чтобы перед смертью я смог повидаться с другом юности», — писал он.

Гонсалвес Пенья поспешил приехать. Старики со слезами обнялись. Они узнали друг друга по голосу. Все остальное уже претерпело такие изменения, что могильным червям осталось немного работы. Антонио де Кейрос, которого судья помнил стройным юношей с девически тонкой талией и черными глазами, одухотворенными огнем страстной души, превратился в долгобородого седого старца с потухшим взором и изможденным лицом, дрожавшего от холода в просторном байковом шлафроке.

— Сколько лет ты не писал мне? — проговорил Гонсалвес Пенья.

— Тридцать семь. Я получил от тебя два письма, помеченные Коимброй, и сохранил их.

— Только два? Я написал больше; хотя ведь после смерти твоего отца зятья мне сказали, что среди бумаг покойного они нашли мои письма, где говорилось о той девушке из Санто-Алейшо. Твой отец был так всемогущ, что сумел подкупить почтмейстера из Вила-Поука-де-Агьяр. Но сдается мне, — продолжал юрист, заметивший волнение Антонио де Кейроса, — что сердце у тебя до сих пор кровоточит...

— До сих пор. Рана так и не зарубцевалась. Бедняжка стоит у меня перед глазами, такая же, какою я видел ее в последний раз тридцать восемь лет назад. О чем писал ты мне в этих письмах, которые я так и не прочел?

— Мне теперь и не вспомнить!.. Столько времени прошло... Помню только... погоди, дай мне собраться с мыслями... Да... я послал к ней старуху арендаторшу.

— Помню, и Жозефа обрадовалась и собиралась бежать в Эншертадо на следующий день; но в ту же ночь, двадцать седьмого августа тысяча восемьсот тринадцатого года, она утопилась.

— Да, помню... Так вот, в тех письмах, что до тебя не дошли, я сомневался, что то было самоубийство.

— Как? Значит, ее убили?!

— Лекарь, который осматривал труп, уже умер; я же уехал отсюда тридцать пять лет назад и никогда больше с ним не виделся; будь он жив, он помог бы мне припомнить... Погоди. Как старость изглаживает все из памяти! Да, одно обстоятельство... в реке нашли младенца...

— Что?!

— Погоди, Антонио, я боюсь потерять нить.