Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

О «германском зондаже», о «неоднократных предложениях» гер­манского правительства вступить в переговоры писали в том же году в журнале «История СССР» И.К.Кобляков[59], а в 1968 г. — в книге «Особая папка "Барбаросса"» Лев Безыменский[60]. Авторы переве­денной в 1969 г. на немецкий язык «Истории внешней политики СССР»[61] особо отметили, что после предшествовавшего зондажа, осу­ществленного через Вайцзеккера, Шуленбурга и Шнурре, Советско­му правительству «в тяжелых условиях» лета 1939 г. было предложено «заключить договор о ненападении». У СССР будто бы не было иного выбора, кроме как согласиться с этим предложением. Так выглядела в сжатой форме классическая советская аргументация. Она лежала в основе соответствующих разделов изданной в 1970 г. «Истории КПСС»[62]. В 1972 г. в журнале «Вопросы истории» эту точку зрения развил И.Ю.Андросов[63], назвавший прямолинейную, по его мнению, манеру немецкого подхода «фронтальным зондажем»; её же в 1979 г. подробно, с привлечением советского документального мате­риала изложил и обосновал латвийский коллега В.Я.Сиполс[64]. И за­вершая этот далеко не полный список, следует упомянуть И.Ф.Максимычева, который в 1981 г. отверг «утверждение, будто СССР проявил инициативу к... переговорам с Германией», и подчер­кнул, что то был германский зондаж советской позиции, и ничто иное»[65]. В подтверждение он, как это сделали до него Майский, Сиполс, Андросов и др., подробно проанализировал главные обстоятель­ства установления германо-советских контактов и содержание предварительных переговоров и довольно убедительно обосновал свою точку зрения. В своей последней новаторской работе «За несколько месяцев до 23 августа 1939 г.»[66], опубликованной в мае 1989 г., В.Я.Сиполс впервые обнародовал большое количество архивных ма­териалов Министерства иностранных дел СССР, цитируя главное из этих документов, что явилось обнадеживающим предвестником 22-го тома «Документов внешней политики СССР», охватывающих 1939 г., который с большим интересом ожидает ученый мир с момента выхода в свет в 1977 г. 21-го тома, содержащего материалы, относящиеся к 1938 г.

С постепенным признанием существования дополнительных секретных протоколов к договору о ненападении в СССР устранено препятствие, сильно стеснявшее советскую историческую науку и ме­шавшее публикации документов[67], хотя некоторые советские истори­ки, не замеченные западной общественностью и критикой, уже давно обошли это табу и косвенным образом указали на существование тай­ных территориальных сделок. Так, в первой послевоенной «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941 — 1945гг.» гово­рилось, что в условиях лета 1939 г. Советское правительство видело в договоре единственную возможность спасти от германского вторжения Западную Украину и Западную Белоруссию, а также Прибалтику. По­этому правительство СССР добилось от Германии «обязательства не переступать линии рек Писа, Нарев, Буг, Висла, Сан»[68]. Но воп­рос о характере обязательств оставался открытым и после сделанного В.Я.Сиполсом в конце 70-х годов следующего уточнения: «Поскольку Германия была весьма заинтересована в заключении договора о нена­падении, Риббентроп в ходе переговоров принял определенные допол­нительные (односторонние) обязательства. Сознавая, что для Советского Союза было особенно важно защитить от агрессии примы­кающие к его западным границам области (Прибалтику, Западную Ук­раину, Бессарабию и т.д.), Риббентроп гарантировал, что Германия будет уважать неприкосновенность этих территорий[69].

Таким образом, Сиполс уже пробил брешь в стене отрицания, ко­торую советские историки с наступлением периода гласности быстро заполнили дополнительным содержанием. В начавшихся поисках, ка­савшихся формы и существа достигнутых в тот период договоренно­стей, камнем преткновения сразу же стал вопрос о подлинности пока единственного известного текста секретного дополнительного прото­кола, заснятого Карлом фон Лёшем на пленку в 1944 г. вместе с дру­гими важными документами, подлежавшими уничтожению. Снимки немецкого альтерната этого протокола (на русском и немецком язы­ках) хранятся в политическом архиве министерства иностранных дел в Бонне[70]. Сложности с признанием подлинности сфотографирован­ного документа усугублялись и тем, что подписавший его Молотов — на фоне отказа советской стороны обсуждать этот протокол на Нюрн­бергском процессе — наложил на советскую дипломатию того време­ни обет молчания[71]. По этой причине советским дипломатам труднее, чем историкам, давалось постепенное признание подлинности прото­кола. Статья Валентина Фалина[72], а также его выступления в орга­низованной Агентством печати «Новости» в августе 1988 г. в Москве дискуссии на тему «Европа перед второй мировой войной»[73] отражали агностическую позицию.