Он подтвердил высказанное еще Намиром при обнародовании германских дипломатических документов предположение, что они специально подобраны и по содержанию «односторонни. Ведь мало кто станет распространяться о собственных ошибках и поражениях, которые пришлось пережить. В своих воспоминаниях авторы принимают определенные позы, приукрашивая общую картину»[108]
.В последнее время на присутствие активного, даже форсирующего момента в установлении контактов, в беседах, а также в записях, сделанных германскими дипломатами, обратила внимание и советская литература. Кобляков, к примеру, отметил «чрезвычайную активность», которую в начале августа 1939 г. проявляла «германская дипломатия»[109]
, а Андросов подчеркнул индивидуальный характер «авансов Шнурре» и неоднократных «запросов Шуленбурга»[110]. Эти выводы основывались, вероятно, на сведениях, почерпнутых из отчетов и записок советских дипломатов.Один из главных свидетелей тех событий и соавтор германо-советского сближения, д-р Шнурре, неоднократно подтверждал высказывавшиеся предположения о том, что имевшие важное значение записки и донесения германских дипломатов составлялись с намерением добиться желаемого изменения в германо-советских отношениях. На прямой вопрос, не основываются ли эти записки на «свободной интерпретации», Шнурре с улыбкой осведомленного человека ответил: «Вполне возможно. Подобные свободные интерпретации в те времена не были чем-то необычным»[111]
. В самом деле, в глаза бросается тот факт, что авторамиВместе с тем встает вопрос, не использовала ли германская дипломатия оставшуюся ей в 1938 — 1939 гг. ограниченную свободу действий для того, чтобы с помощью заблаговременно подготовленной, целенаправленной инициативы вовлечь Гитлера и Сталина в договорные отношения, которые определили бы внешнюю политику Германии на длительный период? В пользу этой гипотезы говорят веские доводы. Поэтому внешнеполитические и дипломатические события, связавшие Германию и Россию в решающий период между Мюнхенским соглашением и пактом Гитлера — Сталина, следует рассматривать — даже при опасности определенной перспективной однобокости — главным образом с позиций германского посольства в Москве. Центральное место принадлежит замыслам и политическим оценкам сотрудников посольства, на глазах которых возник этот пакт, и в первую очередь самого посла, со своего привилегированного поста выполнявшего посреднические функции. Как справедливо заметил А.Тейлор. «никто не мог судить о советской политике лучше Шуленбурга»[112]
.Кроме того, не остаются без внимания и известные исторической науке ссылки на важные решения Гитлера и Сталина, изучаются новые данные об их вмешательстве в проявленную дипломатией инициативу. Таким образом, складывается сложная картина постепенного сближения, в центре которой — труднейшая дипломатическая работа, когда-либо выполнявшаяся в условиях взаимного недоверия двух тоталитарных государств.
ГЕРМАНСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ В РОССИИ ПОСЛЕ МЮНХЕНСКОГО СОГЛАШЕНИЯ
Иностранные специалисты по вопросам германской внешней политики полагали, что «вторая мировая война должна была бы начаться[113]
1 октября 1938 г.» . Непредвзятым наблюдателям в Германии, следившим за поведением своего правительства во время обострения так называемого судетского кризиса и имевшим точную информацию о внешнеполитической подоплеке, было «ясно, что Г(итлер) с крайним легкомыслием стремился к войне». В критические дни (27 — 28 сентября 1938 г.) «положение представлялось почти безнадежным»[114]. Рейхсканцлер Гитлер и имперский министр иностранных дел фон Риббентроп продемонстрировали немецкому народу и всему миру свою решимость превратить кризис, во многом искусственно вызванный германской стороной вокруг немецкого населения Судетской области, в вооруженный конфликт. После присоединения 13 января 1935 г. Саарской области на западе и аншлюса Австрии 13 марта 1938 г. на юге «третьего рейха» в повестке дня охваченного манией экспансионизма германского канцлера значился захват Чехословакии на востоке «третьего рейха».