Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Согласно обоим донесениям, у Шуленбурга сложилось впечатле­ние, что к возможности улучшения германо-советских отношений Мо­лотов относится весьма сдержанно и стал бы рассматривать серьезно только конкретные немецкие предложения. Шуленбург полностью не отвергал мнения своего итальянского коллеги, что Советское прави­тельство пока «маневрирует», чтобы узнать, какие политические га­рантии ей хочет предоставить Германия, однако его, по-видимому, больше занимал вопрос, что же Гитлер, взявший агрессивный курс, во­обще еще в состоянии предложить Москве. Перед лицом демонстратив­ной активности Гитлера, направленной на создание военного союза и Японией и Италией, для регулирования отношений с СССР, казалось, не оставалось уже ни политической воли, ни достаточного пространст­ва. И это тем более, что «в лучшем случае от СССР можно было бы до­биться лишь официального договора о ненападении»[658], который предохранил бы от войны с Германией.

Состоявшиеся беседы послужили толчком для развития по трем направлениям. Германский посол, искавший способа пойти навстречу желаниям Советского правительства, смог воспользоваться для этой цели формулировкой Молотова относительно необходимости «поли­тической базы». «Сердечные отношения» Шуленбурга с Россо[659] ока­зались на таком уровне, что оба посла признали необходимость заключения пакта о ненападении между СССР и странами «оси» и, согласуя свои действия, приступили к решению этой задачи. И нако­нец, западные державы, извещенные о попытках улучшения отноше­ний, имели возможность своевременно принять соответствующие контрмеры[660].

Главная трудность состояла в том, чтобы создать «политиче­скую базу», которая в действительности не давала бы Советскому правительству никакого повода для недоверия. Следовало достичь прочного и надежного, а не просто тактического урегулирования взаимных отношений. В тот момент у посла на этот счет не было никаких надежд. Так, в воскресенье, 21 мая, в частном письме он жаловался на «массу бессмысленной работы», которую ему пред­стояло проделать в Москве. И ее результаты он оценивал скорее пессимистически. «В субботу, — писал Шуленбург, — я разговари­вал с Молотовым и Потемкиным. Как я и предполагал, наши дела чрезвычайно трудны. Мне еще предстоит много сделать, и весьма сомнительно, чтобы чего-то вообще удалось достигнуть»[661].

Пожелания посла — прежде чем подступаться к Советскому Союзу с дальнейшими конкретными предложениями следует «подумать» о «политической базе» этих отношений — не встретили понимания в Берлине. В лихорадочной, крайне нервозной атмосфере Вильгельмштрассе, полной нравственных и рабочих перегрузок при постоянной нехватке времени, не было места для трезвой оценки данной формулировки.

Все равно в тот момент Риббентроп не считал, что уже настало вре­мя «бороться за благосклонность Сталина»[662], ибо поступившие из-за границы вместе с докладом Шуленбурга сообщения казались ему бла­гоприятными. В Англии премьер-министр Чемберлен как раз 20 мая пришел к выводу, что он скорее «подаст в отставку, чем заключит союз с Советами»[663], а полпред Майский заявил в газете «Тайме», что «в свете последних английских высказываний у его правительства нет никаких надежд на подписание соглашения»[664]. Встреча между Галифаксом и Боннэ/Даладье, состоявшаяся в тот же день в Париже, не обещала единства в ближайшее время, хотя французская сторона, ссылаясь на опасность полного советского поворота, настаивала на заключении соглашения между тремя государствами[665]. Из Японии посол Отт докла­дывал, что военный министр Итагаки теперь, девять дней спустя после начала Японией военных действий на монгольской границе, неожидан­но сообщил о решении Японии вступить в запланированный военный пакт[666]. Восемь дней спустя эта информация не нашла подтверждения. Вместе с тем беседы, проведенные Риббентропом и Гитлером с литов­ским министром иностранных дел и посланником в связи с подписани­ем экономического соглашения[667], в известной мере гарантировали, что Прибалтийские государства будут послушно держаться германских ин­тересов. Изоляция Польши от Литвы казалась обеспеченной. Наконец, предстоявшее торжественное подписание «стального пакта» вызывало у Риббентропа обманчивое представление о своей возросшей мощи, ко­торое еще больше усилилось после помпезного японского поздравления «с событием всемирно-исторического значения»[668].