Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Шуленбург воспринял данное заявление главным образом как жа­лобу на непредсказуемый характер немецкой политики и, по словам Молотова, «снова и снова отвечал повторением того, что Германия серьезно относится к этим переговорам, что политическая атмосфера между Германией и СССР значительно улучшилась за последний год, что у Германии нет желания нападать на СССР, что советско-герман­ский договор действует и в Германии нет желающих его денонсиро­вать». Лишь после этого Шуленбург спросил, что следует понимать под «политической базой». Молотов уклончиво ответил, что над этим сле­дует и немецкой и советской сторонам подумать. Это побудило посла несколько раз настойчиво просить о конкретизации заявления. Моло­тов, однако, от прямого ответа ушел.

Указание на отсутствовавшую политическую базу было для Шу­ленбурга «большой неожиданностью» (Молотов), и он поторопился пе­редать его в Берлин. Здесь он увидел зацепку, позволяющую начать политическую дискуссию, которая отвечала бы и советским интересам.

Между тем немецкие специалисты были склонны истолковывать действия Шуленбурга как «первую конкретную немецкую реакцию на советские предложения»[652], а упоминание Молотовым «политической базы» — как первое официальное заявление о советском желании к сближению с национал-социалистской Германией[653], как приглашение Гитлеру к тому союзу, который позднее и стал пактом Гитлера —Ста­лина.

Важные моменты свидетельствуют, однако, что, во-первых, стрем­ление к «политической базе» являлось выражением принципиальной советской потребности в прочных связях. B-новой ситуации Советское правительство не хотело больше мириться с капризами немецкого зиг­загообразного курса, с бесцеремонным отношением к себе и с насмеш­ками в иностранной прессе. Обмен товарами и технологиями, в которых СССР теперь, как никогда раньше, действительно нуждался для развития своей оборонной промышленности, не должен был, как прежде, «висеть в воздухе», его следовало поставить на упорядоченную и надежную основу[654]. Во-вторых, за стремлением к «политической ба­зе» могло скрываться намерение, поддерживая переговоры, в какой-то мере способствовать стабилизации отношений и тем самым предупре­дить новые неожиданные потрясения. И наконец, в нем отразилась — более выпукло, чем в прежних заявлениях Астахова, — определенная готовность к установлению новых политических отношений, которая помимо желания ограничить свободу действий Гитлера, содержала не­кий налет политического умиротворения.

В Берлине эту формулу не без основания истолковали как выраже­ние минимального сомнения относительно «существования политиче­ской базы для возобновления переговоров»[655].

Между тем посол с этой поры стал употреблять выражение «пол­итическая база», для того чтобы побудить обе стороны к конкретизации намерений. Как сообщил он своему министру, «у него сложилось впе­чатление, что Молотов хотел бы выиграть время, не иметь с нами в настоящий момент никаких дел и при возможных политических предложениях предоставить нам право действовать первыми». То было приглашение выдвинуть конкретное предложение. Еще в Берлине Шу­ленбург пытался убедить Риббентропа в том, что только ясное и прямое обращение к Советскому правительству может продвинуть дело[656]. А статс-секретарю Шуленбург писал: «Если мы хотим здесь чего-нибудь достигнуть, то... неизбежно рано или поздно придется что-то предпри­нять». Одновременно он предостерегал от необдуманных, поспешных немецких предложений политического характера, которых следовало ожидать, учитывая лихорадочную берлинскую атмосферу. Москва могла бы их использовать, чтобы шантажировать Англию и Францию. Но от своей свободы действий — и посол это подчеркнул, ссылаясь на мнение своего итальянского коллеги, — Советское правительство отка­жется лишь в том случае, если Англия и Франция предложат ему «по­длинный союзнический договор».

Насколько энергично посол старался выяснить интересы Советско­го правительства, видно из сообщений американского поверенного в де­лах и итальянского посла. По словам Россо, Шуленбург «настаивал на том, чтобы нарком более подробно изложил желания и намерения Со­ветского правительства. С этой целью Шуленбург дал ему (комиссару) понять, что он как посол и исполнительная инстанция не в состоянии по собственной инициативе делать предложения или рекомендации, не одобренные уже правительством, в то время как Молотов в своем двой­ном качестве наркома иностранных дел и главы правительства мог бы прямо высказать соображения правительства СССР. Он (Молотов) мог бы ему в любой форме и даже неофициально сообщить такие моменты, которые бы помогли правильно истолковать советские желания»[657].