После полудня 2 августа Молотов принял послов Франции и Великобритании, чтобы высказать им возмущение Советского правительства по поводу публичного представления в искаженном виде советской точки зрения. Его первый и самый важный вопрос на этой встрече касался наличия у приезжающей английской военной миссии «полномочий для ведения переговоров». В связи с ежедневно ухудшающейся ситуацией Советское правительство хотело бы как можно быстрее заключить военный союз. Можно с уверенностью предположить, что оно уже знало о недостаточных полномочиях английской делегации. Сидс заметил уклончиво, что он затрудняется сказать. Подобное заявление было равносильно отрицательному ответу. С советской точки зрения, это означало, что Великобритания, которая сперва затянула, а затем завела в тупик политические переговоры, теперь заранее сводила и военные переговоры до уровня ни к чему не обязывающих разговоров. Кроме того, к тому времени уже имелись все основания предполагать, что недостаточно авторитетный персональный состав английской делегации сделает невозможным плодотворный диалог. Через несколько дней после объявления состава английской делегации это предположение подтвердилось, отрицательно сказавшись на советской оценке поведения Англии. Наметился резкий поворот к худшему. По мнению Сидса, Молотов отпустил послов «иначе, чем при нашей предыдущей встрече, и я чувствовал, что наши переговоры потерпели серьезный ущерб»[938]
.Советское недоверие к английскому ведению переговоров получило дополнительный импульс 3 августа 1939 г., когда германский посол в Лондоне Герберт фон Дирксен при поддержке того же самого заместителя министра иностранных дел Батлера, продолжая начатые Хадсоном и Вольтатом разговоры, приступил к широкомасштабным переговорам относительно германо-английского компромисса с главным экономическим советником английского правительства сэром Г.Вильсоном. На этих переговорах, о содержании которых «знал тогда каждый опытный политический наблюдатель»[939]
, по мнению советской стороны, речь шла о новом «переделе мира»[940] среди капиталистических государств, и протекали они весьма успешно[941].3 августа Советское правительство решило выслушать германского посла, давно ожидавшего аудиенции. Молотов принял его поздно вечером. Беседа длилась один час и пятнадцать минут (Шуленбург) или полтора часа (Павлов)[942]
. Во время нее нарком иностранных дел, по донесению Шуленбурга, впервые «оставил привычную пассивность и показал себя необычно заинтересованным».Значение этой беседы теснейшим образом связано с особой инструкцией, переданной послу специальным курьером Гитлера. Согласно советской записи, посол заявил, что является тем лицом, которое «имеет поручение германского правительства подтвердить высказанное Шнурре» Астахову. Затем Шуленбург изложил значительно возросший каталог подлежащих обсуждению проблем, который должен был засвидетельствовать добрую волю Германии, и закончил, указав на три последовательных этапа. Цель, по словам Шуленбурга, состояла в улучшении «политических отношений... путем освежения существующих или создания новых политических соглашений». Он-де уполномочен своим правительством «заявить, что, по его мнению, между СССР и Германией не имеется политических противоречий» ни на востоке, где Германия не принимает никакого участия в японских захватнических планах против СССР, ни на западе, где «также нет пунктов, которые вызывали бы трения между Германией и СССР на всем протяжении между Балтийским и Черным морями».
«Что же касается Польши, — говорилось в советской записи, — то требования Германии также не противоречат СССР. Эти требования были изложены в речи Гитлера. С Румынией Германия стремится развивать хорошие отношения и не намерена при этом задевать интересы СССР. Посол заключает, что, принимая во внимание изложенное, имеются все возможности для примирения обоюдных интересов».
По записи Шуленбурга[943]
, он изложил «основные пункты» полученной инструкции: «заявление о Прибалтике», «к польскому вопросу» и о готовности Германии положить конец японской агрессии против СССР. В отношении Прибалтики, включая Литву, он подчеркнул «германскую готовность... сориентировать... нашу позицию таким образом, чтобы обеспечить жизненные советские интересы в Прибалтике». Что касается Польши, то речь шла о готовности «соблюдать все советские интересы и договориться об этом с Советским правительством».