Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Несмотря на то что эта аргументация имела весьма прозаическую подоплеку, она попала в самую точку уже на третий день военных пере­говоров, ходом которых Советское правительство не было удовлетворе­но[1015]. А ведь ему нужно было сделать решающий выбор. Англичане и французы отнюдь не спешили на переговоры, состав военных миссий был весьма непредставительным, что не отвечало советским ожидани­ям, у английской делегации не оказалось полномочий, инструкции бы­ли половинчатыми[1016], «не определенными в отношении основных моментов и ужасно противоречивыми в узловых пунктах»[1017]; они пре­дусматривали затягивание переговоров, сокрытие важных военных данных, отсутствовала четкая позиция в конкретных не терпящих от­лагательства вопросах совместного военного планирования, и в то же время англичане всячески старались выведать советские военные пла­ны[1018] — эти достаточно известные, а также многие неизвестные дан­ные разведки, по-видимому, еще до прибытия военных миссий в Москву убедили Сталина в том, что будет очень нелегко склонить анг­лийское правительство к определенному решению. Английское правительство, похоже, продолжая свою стратегию политических переговоров, и в военных переговорах преследовало цель психологиче­ского запугивания Гитлера, а не создание эффективного фронта защи­ты против распространения агрессии[1019].

Неоднократно повторявшееся в инструкциях указание, что Совет­ское правительство не следует посвящать в военные планы уже потому, что отсюда они попадут непосредственно в руки немцев, было особенно оскорбительным для русских военных и прямо-таки противоестествен­ным образом обращало внимание Сталина на неизбежную логику русско-германского сближения[1020].

Такое же действие оказывали и сообщения о проходящих одновре­менно с началом военных переговоров секретных переговорах между Лондоном и Берлином, которые даже в глазах западных наблюдателей приобретали характер «английской двойной игры». Эти переговоры, будучи выражением отчаянной борьбы британского правительства за другие формы обязательств, весьма несвоевременно активизирова­лись именно в те дни и в такой степени, что Советское правительство вследствие своей предрасположенности к недоверию и чувству собст­венной неполноценности не могло не прийти к выводу, что за медли­тельностью, с которой англичане вели военные переговоры в Москве, на самом деле должна скрываться подготовка «второго Мюнхена» для Польши[1021].

Помимо этого, как доказывали настойчиво повторявшиеся воп­росы руководителя советской делегации маршала Ворошилова, имелось появившееся уже во время политических переговоров подо­зрение, что западные правительства пытались направить герман­скую агрессию на восток, создавая ситуацию, при которой СССР, помогая Польше или Румынии, оказался бы вовлеченным в воору­женный конфликт с Германией. Однако желанная, с британской точки зрения, цель переговоров — ни к чему не обязывающее «официальное правительственное заявление» — сводилась в своей сущности к тем предложениям о совместной декларации, которые Советское правительство в начале политических переговоров откло­нило как раз по этой причине. Насколько весомыми были опасения советской стороны на самом деле, может показать только взвешен­ный анализ опубликованных лишь в своей незначительной части официальных документов и до сих пор скрываемой информации, поступавшей от разведслужб, которой располагало Советское пра­вительство в процессе принятия решения[1022].

Несмотря на отсутствие ответа на этот вопрос, было бы ошибкой сводить действия советской стороны на переговорах к «чистой тактике затягивания»[1023] с целью «приписать вину за провал переговоров запад­ным державам», а себе создать «алиби за... заключение договора с Гер­манией»[1024]. Такое восприятие событий, сточки зрения германского посольства в Москве, означало бы искажение подлинных причинных связей. Это подтвердили более поздние сообщения свидетелей собы­тий[1025]. Например, картина, рисуемая генералом Бофром, дает возмож­ность увидеть, в какой степени западные разглагольствования о военной готовности Англии и Франции носили характер «комедии», имевшей целью «одурачить» советскую военную делегацию. Если со­ветская делегация, указывая на боевую готовность Красной Армии, безусловно, пыталась произвести впечатление, то следовало учиты­вать, что, с одной стороны, она знала, что британские планирующие ко­митеты по идеологическим и реально-политическим причинам были весьма склонны к хронической недооценке советской военной мощи, а с другой стороны — опасалась, что в ближайшем будущем совместные германо-английские планы будут направлены против нее под знаком «второго Мюнхена». Подобный образ действий, вытекавший из много­летней изоляции и недооценки советской стороны, выражал ее жела­ние форсировано повысить себе цену и одновременно произвести эффект превентивного устрашения.