Палач

Все время, пока она рыдала у него на плече, Эдмундс прижимал ее к себе.

– О господи! – воскликнула Эмили. Тушь текла у нее по щекам. Она немного успокоилась и засмеялась. – Я совсем забрызгала тебя своими соплями. Прости. Веду себя просто отвратительно.

– Ничуть, – заверил подругу Эдмундс, хотя в ее словах была доля правды. – Лейла уже вывалила свою еду мне на рубашку, – сказал он, показывая на пятно, хотя в действительности подозревал, что его тоже оставила Бакстер.

Эмили вытерла глаза, увидела на деревянной стене за его спиной несколько листов бумаги с написанными на них обрывками мыслей и прочла:

– «Для него это нечто большее».

– Ну да… – ответил Эдмундс и сорвал страницу, пытаясь разобрать собственный почерк. – «Кукла», «Наживка»… Зачем высекать именно эти слова на груди убийц и их жертв?

– Может, в знак преданности? – предположила Бакстер, все еще хлюпая носом. – Может, это что-то вроде проверки?

– Я уверен, что его последователи именно так это и воспринимают – как символ единства, принадлежности к общему делу, но я никак не могу избавиться от ощущения, что это значит что-то очень важное и для самого… Азазеля, – это имя он произнес с явной неохотой. – Важное и глубоко личное.

Он немного поколебался и продолжил:

– Знаешь, Бакстер, мне кажется, вы не сможете ему помешать.

– Вот спасибо! Невысокого же ты о нас мнения.

– Дело в том, что… – на его лице отразилась озабоченность. – Подумай, сколько усилий надо было приложить, чтобы уговорить Гленна Арнольдса пришить к собственной спине другого человека, постепенно опутывая его паутиной лжи и систематически подменяя лекарства. Точно так же пришлось обрабатывать и всех остальных. Это даже не мания… Преступником движет цель, которую он считает поистине великой… и это меня пугает.

Десять минут спустя, выпив чашечку кофе, Бакстер с пакетом подарков в руке направилась к выходу.

– Ой, чуть не забыл, – сказал Эдмундс, скрылся в холле, вернулся с белым конвертом и сунул его в пакет, – боюсь, это в последний раз. Послушай, Бакстер…

– Сделать тебе одолжение и не вскрывать его? – перебила она Эдмундса, заранее зная, что он опять будет говорить, как нехорошо они поступают, следя за Томасом.

Эдмундс кивнул.

– С Рождеством тебя, – сказала она, чмокнула его в щеку и скрылась в ночи.

Когда Эмили вернулась, дома никого не было. У нее совсем вылетело из головы, что Томас отправился на одну из многочисленных вечеринок с участием его клиентов и коллег. Она поставила пакет с подарками под елку и медленно осознала две вещи. Во-первых, в их гостиной стоит елка, значит, ее поставил Томас. Во-вторых, из-за всей этой свистопляски она не купила ему ни единого подарка.

Эхо мирно спал на кухне, Руш был в больнице, в Томаса сейчас наверняка вонзила коготки Линда, красотка бальзаковского возраста, – и Эмили захотелось оказаться в эту минуту в доме Финли. Не желая портить своим присутствием ему и Мэгги вечер с внуками, она еще днем позвонила, поблагодарила его за помощь и пообещала заехать как-нибудь после Рождества.

Почувствовав себя вдруг страшно одинокой и решив не думать о других, особенно о тех, кто исчез из ее жизни в последние полтора года, Бакстер скинула сапоги и поднялась на второй этаж принять ванну.

В 8 часов 34 минуты утра Бакстер подобрала Руша у входа в больницу Сент-Мэри. Все еще под кайфом от обезболивающих препаратов, он в понедельничной пробке составил ей довольно веселую, хотя и несколько надоедливую компанию. Преодолев перекресток только для того, чтобы снова намертво застрять, Бакстер больше не тешила себя надеждой успеть к половине десятого на встречу с представителями антитеррористического департамента МИ5, который вдруг на удивление серьезно отнесся к угрозе национальной безопасности.

Руш включил радио.

– …утром уровень террористической угрозы был повышен до «критического». Это свидетельствует о том, что правоохранительные органы считают атаку неизбежной.

– Как же вовремя, мать вашу, – сказала Бакстер, посмотрела на Руша и увидела на его лице улыбку. – Что это вас так развеселило?

– Никаких атак не будет. Мы их остановим.

Бакстер остановилась прямо под светофором и ответила:

– Мне, конечно, нравится ваш оптимизм, позитивное мышление и все такое, но…

– Оптимизм здесь ни при чем, дело в жизненном предназначении, – ответил он, пока в новостном выпуске сообщали, что букмекерские конторы перестали принимать ставки на снежное Рождество, – я много лет бесцельно болтался, не зная, зачем выжил в тот день, когда погибла моя семья… Теперь я понимаю. Вы только подумайте, сколько разных решений и случайных событий понадобилось для того, чтобы я, жертва одного теракта, устроенного десять лет назад в метро, оказался в состоянии предотвратить завтра другой. История словно повторяется, дает мне второй шанс. Я наконец осознал, почему все еще живу на этом свете. У меня наконец-то есть цель.