Палач любви и другие психотерапевтические истории

А что же Марвин? У него больше не было мигреней. Его колебания настроения сохранились, но были умеренными. Периодически у него случались эпизоды импотенции, но он меньше задумывался об этом, чем раньше. Он изменил свое решение о выходе на пенсию и теперь работал неполный день, но поменял сферу деятельности на более интересную для себя: девелопмент. У них с Филлис по-прежнему очень хорошие отношения, но иногда он чувствовал себя заброшенным и обиженным из-за ее новой деятельности.

А что мой старый друг, сновидец? Что с ним стало? Было ли у него сообщение для меня? Хотя ночные кошмары и яркие сны у Марвина больше не повторялись, он знал, что бормочет во сне. В ночь накануне нашей встречи он увидел короткий и очень загадочный сон. Казалось, сон пытается ему что-то сказать. Возможно, предположил он, я смогу понять его.

Моя жена передо мной. Она раздета и стоит, расставив ноги. Я смотрю вдаль через треугольник, образованный ее ногами. Но все, что мне удается увидеть, далеко-далеко, у самого горизонта, – это лицо моей матери.

Мое последнее послание от сновидца:

«Мое зрение ограничено женщинами, существующими в моей жизни и в моем воображении. Тем не менее я все еще могу видеть на большом расстоянии. Возможно, этого достаточно».

Послесловие Перечитывая «Палача любви» в восьмидесятилетнем возрасте

Когда я согласился написать эпилог к «Палачу любви», я и не подозревал, какое эмоциональное приключение мне предстоит. Я написал эту книгу двадцать пять лет назад, и с тех пор ни разу не перечитывал ее целиком. Взгляд назад, на того себя, который писал эту книгу, увлек и тронул меня до глубины души, но также неприятно удивил и привел в уныние. Приступ гордости, который я испытал вначале, быстро сдулся: «Этот парень пишет гораздо лучше, чем умею я».

Сначала я думал, что встречусь с собой в очень молодом возрасте, но простая арифметика показала, что я был далеко не юнцом, когда написал эту книгу: мне было уже за пятьдесят! Это очень удивило меня, ведь автор кажется таким молодым, энергичным, часто несдержанным и неглубоким. И непомерно активным: часто он с тараном бросается на защиту пациента! Как бы я хотел стать его супервизором и угомонить его.

Но есть и многое, что мне очень нравится в себе тогдашнем. Мне нравится, как он избегал диагнозов и распределений по категориям. Он вел себя так, как будто он впервые сталкивался с каждым конкретным набором жалоб и личностных особенностей, как будто он по-настоящему верил, что каждый индивид уникален и требует уникального терапевтического подхода. И мне понравилась его готовность выносить неопределенность и решать трудоемкую задачу создания разной терапии для каждого пациента. Мне жалко его, когда он испытывает затруднения в ходе каждого терапевтического случая. Ему не хватает уверенности, которую дает развитая научная школа, родного профессионального гнезда со всеохватывающей объяснительной системой, как фрейдизм, юнгианство, лаканизм, адлерианство или когнитивно-бихевиоральная терапия. Но я очень доволен, что он никогда не верил, будто знает то, что постичь нельзя.

И какая смелость. Степень его откровенности двадцать пять лет назад не вписывалась ни в какие рамки и вызывала дрожь у большинства терапевтов. И вызывает дрожь до сих пор. Меня самого она шокировала. Как он осмелился выставить на всеобщее обозрение так много моего личного? Мой тайник с любовными письмами, мой маниакальный стиль работы, мое непростительно жестокое, осуждающее отношение к полным людям, моя любовная одержимость, которая не позволила мне по-настоящему быть вместе с семьей во время отпуска на пляже. Несмотря на такое его поведение, я горжусь тем, что он не оставлял никаких препятствий на пути подлинной терапевтической встречи. Сегодня я поступил бы точно так же. Я до сих пор убежден в том, что разумная откровенность терапевта облегчает процесс терапии.