Палач любви и другие психотерапевтические истории

Всерьез за написание книги я принялся на Бали. Мы на два месяца осели в Куте на Бали, в экзотическом доме, где высокая стена огораживала большой роскошный сад, а внутренними стенами служили лишь висящие занавеси. Не нуждаясь в справочной литературе для своего писательского труда, я путешествовал налегке, с собой у меня была лишь стопка заметок о примерно пятидесяти пациентах. Обстановка была экзотическая и не от мира сего. Птицы, переливающиеся всеми цветами радуги, безбоязненно усаживались на замысловато изогнутые деревья и выводили странные мелодии. Аромат незнакомых цветов одурманивал меня, когда я сидел в саду, вновь и вновь перечитывая свои заметки. По мере того как воспоминания о моих сессиях день за днем текли через мое сознание, история почти без моего ведома пускала корни и развивала такую активность, что заставляла меня отложить все остальные заметки в сторону и посвятить себя только ей одной. Когда я начинал писать, я не имел представления, куда приведет история и какую форму она примет. Я почти что чувствовал себя случайным свидетелем, наблюдающим, как она развивается своими силами. Я нередко слышал, как писатели говорят, что текст пишет себя сам, но я понял, что они имеют в виду только тогда, когда несколько моих историй написались сами по себе. Через два месяца я совершенно по-новому и гораздо глубже оценил старый анекдот об английском романисте девятнадцатого века Уильяме Мейкписе Теккерее, который услышал в старших классах. В анекдоте он выходит из своего кабинета, и жена спрашивает его, как идет работа над романом в этот день. Он отвечает: «Ох, отвратительный день! Пенденнис (имя персонажа) сегодня поставил себя в глупое положение, а я не смог остановить его». Скоро я привык слышать, как мои персонажи разговаривают друг с другом. Я подслушивал все время, даже когда, закончив писать до следующего дня, я прогуливался под руку с женой по мягкому песку одного из бескрайних пляжей Бали.

Скоро я испытал другое писательское переживание, одно из пиковых переживаний в своей жизни. В один из моментов, когда я был глубоко погружен в историю, я наблюдал, как мое увлекающееся сознание заигрывает с другой историей, которая, как оказалось, медленно обретает форму за пределами моего непосредственного восприятия. Я понял, что это был сигнал, почти сверхъестественный, от самого себя о том, что история, которую я пишу, движется к концу, и уже другая есть на подходе.

Все предыдущие книги я писал карандашом на бумаге, пользуясь помощью стэнфордского секретаря для печати текста. Но сейчас на дворе был 1987 год, пора было модернизироваться и переходить к компьютеру и принтеру. Я научился печатать во время трансокеанского перелета, используя для этого видеоигру, в которой буквы атаковали мой космический корабль, и единственной защитой от них было как следует нажать на соответствующую букву, пока она не подорвала мой звездолет. Компьютер был одной из ранних и все еще ненадежных портативных моделей, а принтер был еще более ненадежным, он отбросил копыта после месяца на Бали. Встревоженный перспективой исчезновения моей работы без следа в недрах компьютера, я начал искать помощи. Оказалось, что в Денпасаре, столице Бали, принтер всего один, и находится он в компьютерной школе. Вот там-то, уже не помню как, то ли мольбами, то ли подкупом, я и обрел мою драгоценную печатную копию выполненной работы.

Вдохновление на Бали приходило быстро. Меня ничто не отвлекало (в те безмятежные дни до появления электронной почты), и я никогда не писал лучше или быстрее. Там я написал одноименную историю «Палача любви», «В поисках сновидца» и «Если бы насилие было разрешено», а также расшифровал заметки к «Трем нераспечатанным письмам», сделанные в паспорте в исповедальне. Я написал «Две улыбки» и «Не ходи крадучись» на Гавайях, а остальные истории в Париже, по большей части в кафе неподалеку от Пантеона.

Мой первоначальный план заключался в том, чтобы завершать каждую историю несколькими абзацами, где обсуждались бы проиллюстрированные в ней теоретические моменты. Скоро я признал неудачность своего плана и вместо этого поместил весь теоретический материал в пятидесятистраничный эпилог, в котором я углублялся в объяснения того, о чем на самом деле эта книга. Вскоре после того, как я отправил рукопись своему издателю, со мной связалась Фиби Хосс, адский редактор (но и райский тоже), с которой у меня завязалась долгая, беспощадная борьба. Она была абсолютно убеждена, что никакого теоретического объяснения не нужно и что я должен позволить своим историям говорить самим за себя. Мы сражались месяцами. Я сдавал одну версию за другой, и каждая возвращалась обратно в значительно укороченном виде, пока наконец, за несколько месяцев, она не сократила теоретическую часть до десяти страниц. Когда сейчас я перечел книгу, то вновь получил напоминание, что она была абсолютно права.