Палач приходит ночью

К моему разочарованию, прошло все быстро, обыденно и без героизма. Ну хоть бы кто выстрелил или оказал достойное сопротивление — так не было этого и в помине.

Из хаты стали выводить людей. Руки за спину, все понурые, никто и не думал трепыхаться. Некоторых ласково подгоняли прикладами в спину.

Процессия уныло потянулась в сторону дороги, до которой идти было километра два. Конвоировали их спереди, сзади и сбоку — умело, чтобы никто не ушел, да еще ремни забрали, так что штаны едва не падали. Зрелище было немного комичным, но вместе с тем и жутковатым. Задержанные еще недавно были уверены в своей силе и правоте, плели какие-то козни, были реально опасны. Теперь же, жалкие, беспомощные, думают лишь об одном — как спасти свою шкуру. Какая-то страшная неотвратимость судьбы, тасующей людей, как карты в пасьянсе, виделась во всем этом.

Я следом за уполномоченным НКВД и майором зашел в хуторской дом. Там обстановка была небогатая, да еще все перевернуто: табуретки, лавки.

Меня записали в понятые. Логачев составил протокол. Среди вороха бумаг лежал толстый гроссбух, страницы которого заполнены записями, исполненными карандашами и чернильными перьями.

— Ценная вещь, — взвесив его в руке, отметил уполномоченный. — Смотри, что тут у них.

В гроссбухе были заполнены три раздела с фамилиями и пометками. «Члены организации». «Сочувствующие». «Враги». Кстати, в первых строках «врагов» числилась вся наша семья.

Еще при обыске изъяли всякую националистическую литературу, пачку листовок.

— И чего это за сборище было? — поинтересовался я.

— Националисты, — пояснил Логачев. — ОУН. Такая бандитская организация, опутавшая всю Западную Украину и Польшу. Вот и в твоем селе они ячейку подпольную пытались организовать.

— Вот так комедия, — протянул я, хотя, в принципе, ничего нового для меня не было. Я и так знал, что националисты кучкуются друг с другом. Просто они теперь обозвались организацией.

— Осталось дело за малым — установить личность каждого задержанного, — сказал уполномоченный.

— А чего их устанавливать, — пожал я плечами. — Я их всех знаю.

— Не боишься светиться?

— Да чего бояться? Я все равно у них в списках главных врагов.

— Ну, тогда поехали, — кивнул Логачев…

Во дворе районного отдела НКВД выстроились доставленные. Встали мы в сторонке с Логачевым, и я ему обозначил каждого. Знал я действительно всех до единого. В основном это были местные. Двое из Вяльцев, остальные наши, селяне. По большей части единоличники. Хотя затесался даже колхозный агроном, прибывший к нам из Станиславской области.

А вот еще один персонаж, который давно мозолил мне глаза. Скрипач из того несчастного оркестра, где играл на трубе Звир. Недаром я подозревал его в том, что он ведет среди народа националистическую агитацию. Попался, записной болтун!

Я дал каждому коротенькую характеристику, Логачев сделал отметки карандашом в своем толстом блокноте, который таскал в командирской дерматиновой сумке.

Когда арестованных заводили со двора в помещение отдела, в сутолоке ко мне приблизился Скрипач и прошипел разъяренным камышовым котом:

— Лучше сам повесься! Не так больно будет, гаденыш!

Боец внутренних войск, обратив на это внимание, не стал мудрствовать лукаво и выписал негодяю увесистого пинка, смазав весь пафос момента. Совершенно комично Скрипач влетел в дверной проем, где и распластался на полу.

Узнав, что мне наговорил Скрипач, уполномоченный как-то погрустнел:

— Да, не надо тебя было светить.

— Все равно бы узнали, — беззаботно отмахнулся я.

— Ты поосторожнее будь. И как только что подозрительное заметишь — сразу ко мне. Ты парень смышленый и преданный нашему делу. Такие нам нужны.

— Хорошо, — кивнул я.

Еще не воспринимал я угрозы националистов со всей серьезностью. И сильно ошибался.

Из арестованных в село вернулся один единоличник, тише воды, ниже травы. Его все спрашивали с нездоровым любопытством, как с ним обращались в НКВД. Он молчал, но, судя по его затравленному виду, пришлось ему там несладко.

А я продолжал жить своей насыщенной жизнью. Закрутился в делах, и все эти шпионские страсти отошли на второй план. Только расслабился я рановато. Вообще, в жизни расслабляться нельзя. Особенно когда тебя пообещали прикончить.

В тот вечер я возвращался с работы домой, как всегда срезав путь через бурный ручей. С утра как-то все не ладилось. Трактора не заводились. Инструмент ломался. Да еще и сейчас поскользнулся на камне и промок в ручье.

Состояние было какое-то напряженное. И это напряжение росло с каждым шагом. Меня пронзило предчувствие — что-то будет. Как истинный материалист, я только отмахивался от него. А как нормальный человек, максимально сосредоточился и ждал подвоха.

Скользнул, спускаясь по покрытому травой склону. Уловил какой-то шелест. И на меня сейчас же лавиной обрушилось ощущение чего-то враждебного, холодного и смертельного рядом…

Глава одиннадцатая

Уже не заботясь о том, что могу выглядеть глупо, я резко согнулся. Споткнулся. Распластался на земле.