Палачи и герои

Так Иван получил первое серьезное ранение. Сознания не терял, но все было как в дыму. Осколками посекло сильно, но бог опять хранил его – ни переломов, ни проникающих ранений.

Сначала был медсанбат, а потом санитарным поездом его вывезли в эвакогоспиталь в Пензу. И это несмотря на его горячие возражения: как можно почти здорового и вполне уже готового воевать боевого офицера гнать в тыл?! Но с врачами сильно не поспоришь. У них на все твои доводы пара слов по-латыни – а тебе и возразить нечего.

В госпитале он обосновался в палате на десять человек на весь июнь 1943 года.

Белые простыни, светлые помещения, приличная еда. Что еще нужно человеку? Однако в чести у пациентов было без устали убеждать врачей выписать их в часть.

Огорченный Иван вернулся в палату после очередной безуспешной попытки отпроситься на фронт. Как же так! Готовится новое грандиозное сражение. А тут старший лейтенант Вильковский, уже почти здоровый, если не считать головокружений, валяется себе на железной кровати с мягким матрасом и жрет усиленный паек. Неправильно это!

Лежавший с томиком Льва Толстого на кровати майор-летчик, уже немало поживший на земле – лет тридцать пять, не меньше, посмотрел на него с иронией:

– Ну что ты все время рвешься отсюда? Кормят, постель меняют, тепло, светло. Вон сестрички какие. А тебе окоп подавай.

– Мои там воюют! – возмутился Иван.

– А ты лечишься. То есть каждый занимается своим делом. Не торопись погибнуть.

– Если надо, то и погибну! – запальчиво воскликнул Иван, которого покоробили слова майора – он что, фронта боится?

– Если надо, так мы все погибнем – не вопрос. Вопрос в том, чтобы жить, пока живется. И умереть, когда срок настанет. Всему свое время, старлей. – Майор зевнул и лениво продолжил: – Пользуйся случаем. Книжки читай. Заставляй душу трудиться. Война пройдет, а душа – она вечная…

Настя была самой строгой и неприступной из медсестер. Некоторые сестрички не против были вскружить головы военным, а иные закручивали бурные романы. Но Настя была Снежной королевой – такой же холодной и такой же красивой. А у Ивана при виде нее на душе становилось радостно, зато язык немел. И он, бронебойщик, офицер, поднимавший в атаку потрепанную роту громовым голосом и шедший на пули, ощущал, что не в состоянии внятно связывать слова. И еще большим дураком ощущал себя, когда изыскивал любой способ заговорить с ней. Интересно, понимает ли она его состояние?

Однажды во время процедур он остался с ней наедине. Неожиданно она спросила:

– А Чеслава Вильковская не ваша сестра, товарищ старший лейтенант?

– Моя. – У Ивана тревожно екнуло сердце. – Что случилось?

– Ничего. Я ведь тоже сюда после ранения попала. До этого в медсанбате, на Ленинградском фронте. С Чеславой служили вместе, подружились. Она говорила, что у нее брат есть. Очень строгий и неприступный. Как скала. Это о вас?

– Скалы часто рушатся в море, – неожиданно витиевато высказался Иван.

Она засмеялась. И ледяная стена между ними рухнула.

С того дня оба стали изыскивать любой повод остаться наедине. И говорили, шутили, беззаботно смеялись. Радовались жизни. На Ивана стали коситься соседи по палате, а то и подначивать – он огрызался, порой резко. Но понимал, что утаить ничего не может. И поделать с собой тоже ничего не в состоянии. Его тянуло к Насте как магнитом. И ее тоже.

Случилось все в процедурной комнате. Волна страсти накрыла их десятибалльным штормом. Они старались не шуметь, но все равно что-то звякнуло, скрипнуло. Казалось, весь мир сейчас сбежится смотреть и обличать. Но Ивану не было стыдно. Он провалился в какое-то другое пространство, как и она, и выхода из него уже не было.

– Утром, – прошептал он, переводя дыхание.

– Что утром? – спросила она.

– Подам рапорт командованию о женитьбе. У вас это как решается?

– Не время, милый мой. Не время. У нас пока одно дело – война. И ты… Может, образумишься, – произнесла она с печалью.

– Ты о чем?! – возмутился он. – Я образумлюсь? Никогда. А ты?

– А я твоя. Навсегда…

Иван чувствовал, что стальной доспех, который всегда прикрывал его душу, начинает идти трещинами. Любовь – есть такое буржуазное словечко, которого он никогда не понимал. И что же, она пришла? Да кто ж разберет. Он знал только, что без Насти ему плохо. Да, теперь эти чувства – его уязвимость и слабость, но ведь и сила тоже. Можно жить в этом мире ради чего-то – Родины, идеи, и это делает тебя сильным. Но когда ты живешь еще и ради кого-то, то становишься куда сильнее, а порой вообще необоримым.

Жизнь в госпитале была налажена. Местные помогали чем могли. Даже приносили сэкономленную с огромным трудом еду, от чего больные всегда отказывались – знали, что в тылу голод. Тепло на душе становилось от детских выступлений, аккуратно сделанных детскими руками подарков – вышивок, рисунков. Приезжали в госпиталь профессиональные концертные бригады. Была своя самодеятельность. И свой гармонист, отлично исполнявший «Темную ночь», «По танку врезало болванкой» – репертуар его был совершенно бесконечный. Однажды он выдал незнакомую Ивану песню, которая пробрала до дрожи: