Палачи и жертвы

Разведка и контрразведка существовали всегда, они — ровесники человечества. Если в прошлые века обе эти спецслужбы более или менее уравновешивали друг друга, то XX столетие явило нам несомненный феномен — шпиономанию, следствием чего стало гигантское разрастание контрразведки. И, заметьте, особенно в странах с тоталитарными режимами. Там под это подводили и теоретическую базу, вроде известного сталинского положения об обострении классовой борьбы. Это положение, на мой взгляд, следует рассматривать как фиговый листок, еле–еле прикрывавший преследование и уничтожение свободной мысли, элементарное попрание человеческого достоинства, превращение миллионов людей в винтики бездушной машины, издевательски именуемой «обществом победившего социализма». Отсюда и естественный результат.

Карающее острие контрразведывательных структур направлялось не столько против агентуры иностранных разведок, сколько против своего же народа. И если Сталину, кому–то из его приближенных и даже мелким сошкам в центре и на местах требовалось избавиться от потенциального конкурента или от кого–то, кто много чего знает или, допустим, перестал быть полезным, то не было ничего проще — человека объявляли изменником Родины, и он исчезал с глаз долой.

Как принципиальный противник огульного подхода в оценке людей я не распространяю характеристики «преторианцев» на всех сотрудников бывших органов госбезопасности. Но комментатор ограничен содержанием предыдущих глав повести, где основные персонажи уже на подъеме своей карьеры несут печать незавидного конца. Общий курс репрессий против соотечественников неумолимо втягивал в самоедство их самих.

Вернемся к описанным событиям — Рухадзе арестовал Рапаву, а Рюмин арестовал Рухадзе, причем каждый из них обвинял свою жертву в государственной измене, в связях с иностранными разведками, во вражеских намерениях и т. п.

На Рухадзе эта цепочка не оборвалась: Рюмина арестовали люди Берии, а три месяца спустя был арестован и сам Берия, которому предъявили то же обвинение. О Берии разговор отдельный, он впереди, а Рапава, Рухадзе и Рюмин, судя по их поступкам, ни сном ни духом не помышляли о предательстве. Напротив, казарменный социализм был для них идеальной средой обитания. Почему же им упорно «сватали» измену Родине, тогда как в Уголовных кодексах РСФСР и Грузинской ССР были предусмотрены другие статьи, точно соответствовавшие их деяниям?

Во–первых, измена Родине сразу же ставила человека вне закона. Кем бы он ни был до ареста, его прошлое разом перечеркивалось, так что о каких–либо сомнениях в виновности говорить не приходится: арестованный превращался не просто в изгоя, а в живой труп, чья смерть была только делом времени. Во–вторых, обвинение в государственной измене не нуждалось в исчерпывающих доказательствах — Особые совещания при территориальных органах НКВД, или, в просторечии, «тройки», довольствовались признаниями обвиняемых и свидетельскими показаниями. Судилище было заочным, длилось, как правило, несколько минут, а то и секунд, стороны — как обвинение, так и защита — к рассмотрению не привлекались, а решения «троек» не подлежали кассационному протесту или обжалованию. Словом, что хочу, то и творю.

Карательная практика тридцатых, сороковых и начала пятидесятых годов высветила катастрофическую ущербность следователей из НКВД и МГБ. (Впрочем, я отнюдь не убежден, что и прежде, во времена ВЧК — ОГПУ, уровень их работы был всегда достойным.) Приведу два примера из материалов, отраженных в повести «Преторианцы».

Автор мельком упомянул о трагической судьбе колхозного пчеловода Г. И. Леткемана, по национальности немца, который в 1937 году обвинялся «в террористической, шпионско–разведы- вательной и вредительской деятельности в пользу иностранного государства». Подвергнутый нечеловеческим мукам, Леткеман подписал все, что подсовывали ему следователи во главе с Рухадзе. Чтобы читатели сами оценили степень их скудоумия, процитирую выдержки из протокола допроса Леткемана, от начала и до конца сочиненного этими, с позволения сказать, «умельцами»:

«…Кусов дал мне полные сведения о пчеловодстве по району за 50 рублей. Я спросил у него, знает ли он, для чего я взял эти сведения, на что последний ответил: «Очевидно, для журнала или статьи в газету…» В дальнейшей беседе я ему сказал, что собираю сведения не для журнала и газеты, а для германской разведки и что он может стать агентом и систематически давать сведения о пчеловодстве в районе… Кусов дал на это согласие…»

Этот же текст слово в слово повторяется в «показаниях» Леткемана об обстоятельствах успешной вербовки обвиняемого Гайдовского с той лишь разницей, что вместо сведений о пчеловодстве по Гагринскому району там фигурирует количество дров, заготовленных в 1935 году по Бзыбскому ущелью.

Остается только вообразить реакцию Гейдри- ха и Канариса, если бы эта информация стала достоянием немецкой разведки…