Палачка

Еще не договорив, он почувствовал, как земля уходит из-под ног: до него дошло, в чем он признался. Он заметил, что эти двое улыбаются. От удивления он зажмурился — подумал, что померещилось. Но когда прокурор подмигнул в ответ, понял: не померещилось.

— Тем лучше, пан учитель. По крайней мере, — сказал тот вполне дружелюбно, — это останется между нами. Для петли, конечно, хватит и оригиналов.

— Но они же… — Влк запнулся, договаривать на всякий случай не стал.

— Вы что, — сказал прокурор с удивлением, — никогда об экспертизе не слышали? Если сгоревшая бумага не рассыпалась, то прочитать текст — не проблема.

У Влка опять потемнело в глазах. Он уже видел себя скользящим вниз по гладкой черной шахте к помещению без окон, в котором выложен кафелем даже потолок.

— Ваше положение ненадежно, но отнюдь, — сострил прокурор, — не безнадежно. Отдам ли я эти жареные документы — а без них письмо Ярошовой и впрямь юридически недействительно — экспертам или выкину, зависит теперь только от вас.

Влк, продолжавший свое свободное падение в шахту, все же насторожился.

— Мирда, — продолжал прокурор, но тут же поправился: — Ваш защитник случайно узнал о моей проблеме и дал понять, что вы смогли бы помочь. Тогда бы я ваше дельце замял. Как вам такое предложение?

Падение оборвалось, как обрывается кинопленка. Влк беспомощно завис в странном состоянии невесомости. Что от него, собственно, хотят эти два гомика? Неужели, чтобы он стал третьим? Все в нем воспротивилось. Да, он совершил ошибку, поддавшись на обман, но искупать ее ценой мужской чести?! Лучше уж, подумал он, лучше уж разом покончить с… Но, одернул он себя, не будет ли это еще одной ошибкой? Не пора ли отключить предательские эмоции и включить на полные обороты более надежную вещь — свой мозг? В чем он, собственно, виноват? В страхе перед смертью? Пусть так. Но виноват ли человек в том, что испытывает страх, в том, что, скажем, слеп или горбат? Ну, струсил один раз, так теперь всю жизнь трястись из-за этого? Нет! Как раз наоборот: ему надлежит принять жизнь, как крест, с мужеством и смирением, чтобы иметь возможность искупить свой невольный эгоизм неустанным самопожертвованием. Вот так! Он был и останется полноценным человеком до мозга костей, а эта парочка с их порочной любовью ему омерзительна, но неужели его убудет, если он пару раз их удовлетворит? С тех пор как существует мир, достоинство теряют мучители, а не мученики!

— А о чем, — спросил он, изобразив на лице некое подобие улыбки, — идет речь?

— Вы, по-видимому, — ответил прокурор, снова взглянув на фотохимическое отображение момента, когда Влк превращает Хофбауэра в факел, — обладаете талантом, которого нам сейчас очень не хватает. В одной только нашей области мы зазря откармливаем дюжину очередников на виселицу, а эти идиоты из министерства собираются упечь в тюрьму за коллаборационизм единственного, — закончил он с досадой, — палача!

Влк зевнул. Он устал, а в остальном настроение было вполне сносным. Где-то поодаль стукнула тяжелая дверь, это.

48.

паспортный и таможенный контроль переходил в следующий вагон. По эту сторону границы они относились к своей работе слишком уж небрежно. Лизинкой даже не поинтересовались, им было достаточно взглянуть на волну волос, струящихся из-под одеяла до самого пола купе. Влк лишний раз утвердился в мысли, что высшая мера — подлинная опора государства: если ее отменить, оно станет похожим на хлипкую кинодекорацию, которая валится от малейшего дуновения ветра. Доносившиеся со стороны маленького вокзала звуки тонули во влажном сумраке ночи. Часы на перроне показывали без семи два.

… Было уже одиннадцать, когда они вернулись из вагона-ресторана. Лизинка улеглась в один миг: джинсы и майка валялись прямо на коврике. Увидев ее чемодан на полке, Влк решил, что она спит в белье, но ему было жаль будить ее только ради того, чтобы она надела пижаму, — до границы еще далеко. Как всегда накануне ответственного дела, сон не шел к нему. Он лежал под потолком, и, пока экспресс рассекал пространство кратчайшим путем, мысли Влка блуждали вдоль и поперек всей прожитой жизни. Он расставлял по порядку, складывал и вычитал свои победы и поражения, он сводил их в реестр — так переписывают скарб в квартире, готовясь к переезду. За этим занятием он позабыл о самом главном, а на пограничников и вовсе обратил внимание, только когда они уже уходили. Потом он слез с полки, открыл окно и глубоко вдохнул воздух, пахнущий машинным маслом и сеном.