Палачка

— Надеюсь, — сказал Влк, — вы не сочтете меня нескромным, если я напомню вам об одном событии Осенью 1899 года неожиданно перестало биться сердце венского жителя Зелингера. История оставила бы этот факт без внимания, не будь одного настораживающего обстоятельства: из-за маленького тромба в коронарной артерии самое могущественное в ту пору государство Европы осталось без, — продолжал Влк, выразительно глядя на прокурора, — палача. Потеря была тем трагичнее, что как раз в это время приговорили к смерти несколько преступников, а согласно тогдашним псевдогуманным законам, если казнь не совершалась по истечении установленного срока, ее заменяли пожизненным заключением. Кстати, не секрет, что здоровье Зелингера было подорвано именно многочисленными помилованиями, которыми отличался престарелый монарх Франц-Иосиф. Поэтому на Новый, 1900-й год для проведения наиболее неотложной Акции — над детоубийцей Юлианой Гуммеловой — был приглашен знаменитый в то время пражский палач Вольшлегер, главный кандидат на опустевший престол. Однако по его вине нарождающееся столетие, которое сулило вернуть карательным органам уважительное отношение государства и симпатии на родных масс, началось, — продолжал Влк, выразительно глядя на защитника, — ужасным скандалом. Вольшлегер привез с собой так называемую Delinquententoilette[12] — так он окрестил свою сложную систему ремней, в которые буквально запряг Юлиану Гуммелову, — ремни были пропущены у нее даже между ног!“. Она была, — я цитирую свидетельство современника, — скручена вдоль и поперек, как жертвенное животное, и один лишь ее вид наносил неслыханное оскорбление юстиции“. Тщеславный Вольшлегер, дабы продемонстрировать достоинства своего изобретения, обрабатывал ее сам; смерть должна была наступить под действием веса преступницы. Вес, однако, оказался недостаточным. И случилось непредвиденное: открытый люк не позволил ни провести страхующий „триктрак“, ни ускорить удушение, дернув осужденную за ноги. „Гуммелова, — я цитирую газету того времени, — в страшных конвульсиях, сопровождаемых нечеловеческим хрипом задыхалась почти 45 минут, в течение которых многие из официальных наблюдателей лишились чувств. Мы, — восклицает автор, — наблюдали не экзекуцию, а бойню!“. Вольшлегер был вынужден уехать первым же поездом, и для высшей меры наступили тяжелые времена — даже цензоры стали пропускать статьи, выступавшие за ее немедленную отмену. К счастью, — продолжал Влк, на этот раз выразительно глядя на обоих, — а счастье в этот судьбоносный момент улыбнулось смертной казни, — неожиданно на горизонте появляется владелец венского кафе Йозеф Ланг, проживающий по адресу: Зиммеринг, Гейштрассе, 5, которого еще в 1868-м году прогрессивно мыслящий отец водил с собой на последнюю публичную Акцию в Вене. Чудесный день, толпы празднично одетой публики, продавцы сосисок, шарманщики и аттракционы, торжественная церемония и, конечно же, сама Акция… Грабителя и убийцу Раткаи подвергли обработке обычным в то время способом — столкнули казнимого с высокой лестничной перекладины. Все это оставляет в душе тринадцатилетнего мальчика неизгладимый след; уже тогда он чувствует, что именно в этом труде состоит его высокое призвание. И когда 27 февраля 1900-го года он, уже взрослый мужчина, получает Декрет, в котором именуется палачом „эрцгерцогств австрийских выше и ниже от Эннса, герцогств Зальц-Ург и Штирия, владетельного графства Тироль с Форальбергом, герцогств Каринтия и Краина, маркграфства Герц и Истрия с Триестом, герцогства Силезия, королевства Далмация, Королевства Галиция и Лодовия с Великим герцогством Краковским, а также при Королевства Хорватия и Словения“, то испытывает такое же бремя ответственности, как и его монарх. А 3 марта 1900-го года, когда он приступает к первой своей Акции над цыганом Гельдом, все его мысли — о комиссии специалистов-наблюдателей в главе с профессором Хабердой, у которого до сих пор стоят перед глазами предсмертные конвульсии Юлианы Гуммеловой. „Хотелось бы, Ланг, — строго сказал он ему накануне, — чтобы для казнимого все закончилось меньше чем за минуту! „Литература наводнена описаниями последней ночи осужденного каждый, даже начинающий, писатель проливает слезу над индивидуумом, отверженным человеческим обществом, — но где, — воскликнул Влк, мечтательно глядя перед собой, — новый Шекспир, который описал бы первую ночь палача? Кто расскажет, как вместе с подручными он без устали упражняется, проверяет то один, то другой прием, как перебирает в памяти все знаменитые провалы — например, faux pas[13] опять-таки в Праге, где некоего Вацлава Слепичку уронили в люк, не успев надеть петлю, в результате чего он переломал себе ноги и был повешен лишь после излечения… Нет таких писателей! И опять-таки это делает за них сам палач — тот же Ланг, который позднее напишет — цитирую по Дорфлеру и Цеттелю — такие мудрые слова: „Однажды мне попалась на глаза книга с прекрасными цветными иллюстрациями, на которых человек был изображен как бы прозрачным: на одной странице мышцы, на других внутренности, желудок, пищевод, дыхательные пути и так далее. Там я впервые увидел, что за произведение искусства — человек, как мудра природа, если столь сложно устроенный организм способен безупречно работать. И мне подумалось: видишь, Пепик, тебе, именно тебе даны право, власть и талант, для того чтобы вывести из строя это чудо природы!“. Итак, наступает утро, недоброе для цыгана Гельда, но лучезарное для Иозефа Ланга, который может, представ перед профессором Хаберде; доложить, что приговор приведен в исполнение и скромно добавить: „За сорок пять секунд“. И строгому Хаберде ничего не остается, как похлопать его по плечу и сказать: „Браво, Ланг!“ Он еще не знает, что в скором времени в Роверете Йозеф Ланг обработает Госсрубачера — убийцу четырех человек — за сорок секунды, а еще чуть позже, во.