Палачка

— Поль?.. — переспросил доктор Тахеци, к счастью все еще завороженный алебастровой белизной любимого тела, которое он при дневном свете, собственно говоря, видел лишь тогда, на английском газоне.

— Люция?.. — сказал инженер Александр, который, к несчастью, быстро опомнился, поскольку прекрасно помнил этот алебастр еще с тех времен, когда отмывал его от какашек.

В ту же секунду она одним прыжком оказалась возле них, обняла отца левой, а мужа правой рукой и, прижимаясь к каждому грудью, разразилась рыданиями.

— Боль! О, какая боль! — восклицала она, словно умоляя о пощаде. — Не надо, пожалуйста, не надо!

Когда ей дали успокаивающее, напоили чаем и укутали пледом, она стала сбивчиво рассказывать, что у нее почему-то поднялся вдруг сильный жар, который перешел в кошмарный сон: ей снилось, что муж и отец острыми кинжалами колют ее в грудь.

Они успокаивали ее как могли, и предательское «Поль» как-то незаметно забылось. Наконец она пришла в себя настолько, что отец смог поведать ей о цели своего визита.

Строго глядя на них обоих, он назвал их решение катастрофическим, а тот факт, что они его скрыли, — вопиющим. Доктор Тахеци прикидывал, когда и как лучше поддержать тестя, и в первый раз за целый год отважился предположить: поскольку жена не имеет права разглашать будущую профессию Лизинки, теперь ей поневоле придется вместе с ними подыскивать дочери другое занятие.

В этот момент пани Люция заявила отцу, что раз уж муж впутал его в эту историю, то будь что будет — она наконец откроет ему все, о чем вынуждена была молчать. Она без утайки рассказала, что, когда звезда Лизинки вот-вот должна была закатиться, появился спасительный ПУПИК, куда ей, несмотря на сопротивление мужа — испугавшись поначалу, он был доволен, что она признала хотя бы это, — удалось устроить дочь. Без колебаний она описала учебную программу и перспективы дочери. В сжатом видели в изложении любящей матери все это звучало просто чудовищно, чему доктор Тахеци теперь был даже рад.

Инженер Александр слушал ее со все возрастающим вниманием. Его энергичный подбородок начал подрагивать, а властные глаза — нервно моргать; вид у него был такой, словно один из построенных им мостов обрушился. Когда она закончила, он, не говоря ни слова, удалился в ванную.

Доктор Тахеци подумал, что он совсем не такой простофиля, каким считала его жена. Но в минуту ее поражения ему не хотелось быть жестоким.

— Люция, милая, — сказал он миролюбиво, — тебе не стоит расстраиваться. До конца учебного года я сам с ней буду заниматься, а потом мы ей что-нибудь, — добавил он ободряюще, — подыщем.

Тесть вошел в комнату, вытирая руки носовым платком. Он снял легкие очки в тонкой металлической оправе, которыми пользовался во время работы, и вынул из футляра массивные золотые, которые надевал всякий раз, когда надо было принять важное решение.

— Я никогда, — сказал он, — не вмешивался в ваши дела, хотя порой это было необходимо, как воздух. Но сейчас случай исключительный, и потому я вынужден поддержать, — провозгласил инженер Александр со свойственной технарям прямотой, — свою дочь.

Доктор Тахеци открыл рот и застыл с отвисшей челюстью. Пани Тахеци подумала, что он куда больший простофиля, чем она полагала. Но в минуту его краха ей хотелось быть милосердной, и она ободряюще ему улыбнулась.

— Если бы я мог, — продолжал инженер Александр, — повернуть время вспять, я сейчас и ей сказал бы то же самое: молодой, красивой и умной девушке из хорошей семьи в сто раз лучше быть первой палачкой, чем последней, — добавил он с отвращением, — прислугой!

— Милый! — взмолилась пани Тахеци, вкладывая в эту мольбу всю свою любовь и страсть. — Не мучай меня, скажи хоть что-нибудь!

— Мадам, — сказал Шимса, нарушая затянувшееся молчание, — передайте, пожалуйста, дочери, чтобы она захватила зубную щетку. Мы вернемся, — добавил он внезапно, — в воскресенье.

Он положил трубку, выключил телефон и вновь улегся на диван. Жребий был брошен, но это не уменьшило возбуждения тела и тяжести на душе. Последнего он прежде никогда не испытывал и потому был полностью разбит, как человек, у которого впервые в жизни заболела голова. "Что со мной?" — недоумевал он.