Паладинские байки

Они молча прошли по улице и свернули на длинный бульвар, идущий над укрепленным подпорными стенками крутым склоном холма, на котором располагался Кипарисовый квартал. Отсюда открывался отличный вид на столицу, видно было почти все, королевский дворец и портовый район в том числе. Джамино подошел к парапету и остановился, заложив руки за спину. Оливио, пользуясь тем, что братец засмотрелся на городскую панораму, наконец-то его внимательно оглядел. Джамино изрядно изменился внешне за четыре года. Вытянулся, и теперь был Оливио чуть выше плеча, и наверняка подрастет еще. Телосложением стал покрепче, Оливио помнил его сущим доходягой, чуть что, начинавшим задыхаться, а теперь это был обычный четырнадцатилетний подросток, нескладный, как все в этом возрасте, но не тщедушный. Волосы, темно-русые с характерным для вальявердских плайясольцев пепельным отливом, были подстрижены коротко, как в Плайясоль стригли мальчиков, хотя одет Джамино был уже по взрослой моде. Профилем он был копией папашиного портрета, на котором дону Вальяверде было что-то около двадцати лет. Так что папаша не просто ревнивый дурак, он еще и слепой ревнивый дурак, раз решил, будто Джамино не его сын.

И тут вдруг до Оливио дошло кое-что. Он аж зажмурился.

Папаша потому и выгнал Джамино с мачехой и заявил, будто Джамино бастард, что на самом деле не любил второго сына, а все эти четыре года хотел так или иначе вернуть его, Оливио. И это изгнание мачехи и Джамино тоже было одним из способов своего добиться. Недаром мачеха сказала, что папаша, выгоняя ее, орал что-то о том, что прощает Оливио, потому как тот доказал, что достоин быть Вальяверде. Значит, папаша выгнал мачеху и обозвал младшего сына бастардом, чтобы поставить Оливио перед фактом, что он теперь, якобы, единственный наследник и потому должен от обетов отказаться… Выходит, папаша его любит… по-своему. И наследства лишал, чтобы заставить его подчиняться, чтобы угрозой удержать. Не верил, видимо, до последнего, что Оливио пойдет до конца. А до того сам же поддерживал и поощрял их с Джамино вражду – все потому, что очень извращенно понимал, какой должна быть отцовская любовь. От этой мысли Оливио затошнило, и он тоже подошел к парапету, вцепился в него так, что руки чуть не свело. Его ярость зашевелилась в сердце, и он попытался ее запихать поглубже. Получилось плохо, и остро захотелось пыхнуть дымком. Вместо этого Оливио спросил по-плайясольски, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее:

– Тебе нравится Фартальеза?

Джамино, не оборачиваясь, ответил на том же наречии:

– Если ты имеешь в виду вот этот вид отсюда – то да. А так – не знаю. Мы три дня как приехали и до сих пор нигде не были. Мама плакала все время, а меня почти сразу в лихорадке начало трясти.

Он повернулся наконец и, глядя на Оливио снизу вверх темно-серыми, как пепел, глазами, медленно проговорил:

– Мама сказала, что ты вчера меня спас. Сам-то я ничего не помню, – он коснулся рукой шеи, где виднелся розоватый след от вчерашней срочной операции. Маг-целитель, который его в порядок приводил, свое дело знал не хуже мэтра Ассенцо. Да и эликсир от лихорадки приготовил хороший – Джамино даже носом почти не шмыгал и вообще выглядел неплохо. – Спасибо.

– Ну-у… – Оливио немного замялся, но глаз не отвел. – На самом деле тебя спасли мой наставник, сеньор Манзони, и мой друг Роберто. Я только помогал, пока они тебя с того света вытаскивали.

– Всё равно. Ты же пришел вместе с ними. Хотя ты меня всегда терпеть не мог, – Джамино отвернулся и снова стал разглядывать городской пейзаж.

Оливио все-таки достал палочницу, разжег одну палочку и жадно затянулся.

Сработало. По крайней мере ярость начала утихать. После двух затяжек он сказал:

– Помнишь ты или нет, но в детстве ты был изрядной занозой и доставал меня как хотел. Да и я сам, правду сказать, тебя шпынял, когда возможность выпадала, – Оливио еще раз затянулся, выпустил дым. – А дон Вальяверде это всё только поощрял. Выбирал, что ли, кто из нас с его точки зрения «достойнее».

Джамино снова к нему повернулся, качнулся с пятки на носок и кивнул:

– Теперь-то я это и сам понял. Когда дон Вальяверде нас выгнал, я много чего понял. Пока мы сюда добирались, было время крепко подумать… – он помолчал, потом опять посмотрел в глаза Оливио:

– Мама сказала, что я не бастард и это можно доказать. Это правда?

– Конечно. Да ты в зеркало на себя посмотри. Вылитый дон Вальяверде, – от Оливио не ускользнуло то, что Джамино тоже назвал отца официально, титулом и фамилией, а не «папой» или «отцом», и даже не полупрезрительным «папашей», как иной раз сам Оливио его называл про себя или в приватных разговорах с теми, с кем мог откровенничать. Значит, Джамино сам не был уверен, что его сын. Или очень сильно обиделся. Или то и другое разом. «Ох, дон Модесто Вальяверде, ну и дел же вы наворотили…» – подумал Оливио с горечью. И сказал: