Паладинские байки

– Да и вчерашний день доказал, что уж мне-то ты точно кровный брат по отцу, а кое-какие еще свидетельства говорят о том, что единственным человеком, который может быть одновременно и моим и твоим отцом, как раз и есть дон Вальяверде. Ну и, конечно, есть способ доказать это совершенно достоверно, и твоя матушка как раз и будет этой проверки добиваться. С помощью дозволенной магии крови. Уж будь уверен, проверка покажет, что дон Вальяверде обвинил вас с доньей Клариссой совершенно напрасно.

Джамино опустил голову, шмыгнул носом и ковырнул туфлей мостовую:

– Да что уж теперь. Пусть я хоть сто раз его сын, я его все равно не прощу. За маму. Она и раньше часто из-за него плакала, только врала мне, будто палец дверью прищемила или на лестнице упала… или там еще что… Но я-то знал, в чем дело… да и слуги шептались по углам… – он опять шмыгнул носом, глотая слезы.

Оливио сделал еще одну затяжку, чтоб поглубже запинать снова зашевелившуюся ярость, погасил палочку о парапет и спрятал остаток в палочницу.

– Хочешь кофе? По-нашему, со сливками и пряностями? Я тут место одно знаю, где очень хороший кофе варят. И печенье там – язык проглотить можно. И разные пирожные тоже есть.

Братец кивнул:

– Ну пойдем.

У Оливио был свой резон пойти в кофейню сеньоры Боны – с утра он не поленился разыскать посыльного, приписанного к паладинскому крылу дворца, и отправил его в кофейню с запиской для журналиста. Тот обычно пил кофе по утрам и вечерам, и можно было надеяться, что записку он уже прочитал. Оливио предлагал ему встретиться в полдень в кофейне. До полудня времени еще довольно много, но и идти не так чтобы близко.

Пока шли, молчали, потом, когда зашли в парк, Джамино, которого вполне очевидно распирало любопытство, спросил:

– А этот твой наставник, сеньор Манзони… он же тоже паладин, правильно?

– Само собой. Ты же сам видел, – даже слегка удивился такому вопросу Оливио. Джамино заложил руки за спину, отвернулся, но покрасневшие уши выдали его смущение:

– Я ведь не сопляк какой, я понял, зачем мама меня отослала с тобой гулять, пока твой наставник ей что-то там, хм, рассказывает. Не то чтоб я возражал, наоборот. Маме он понравился, да и вообще, пусть, лишь бы она больше не плакала. Но ведь он же паладин. Разве ему можно… ну, вот это?

– Ему – можно. Он посвященный Матери, – Оливио не стал объяснять брату остальные подробности непростого статуса паладина Манзони, да и незачем.

– А я думал, все паладины Деве себя посвящают, – удивился Джамино. – И оттого им нельзя с женщинами.

– В основном да, мы – посвященные Девы. Но иногда среди паладинов бывают посвященные и других богов, – пояснил Оливио. – И даже маги. Редко, но бывают. Сеньор Манзони из таких. Он, между прочим, умеет снимать кровавые проклятия даже получше многих магов. Вчера он именно это и проделал. Вытащил с того света сначала меня, а потом и тебя.

Джамино остановился:

– Постой, Оливио. Тебя тоже? Ты что, хочешь сказать – нас с тобой кто-то проклял?

– А твоя матушка разве не говорила? Хотя… наверное, пугать и расстраивать не хотела, – Оливио взял его за плечо, отвел в сторону, на лужайку, где никого не было, кроме кошки, самозабвенно вылизывавшей зад на бортике неработающего фонтана.

– Видишь ли… – начал он и замолчал, не зная, как бы все это помягче объяснить четырнадцатилетнему мальчишке, потом махнул рукой на приличия. – Видишь ли, дон Вальяверде, похоже, всегда козлом был. Даже в юные годы. Едва женившись на моей матушке, он тут же на стороне заделал бастарда, а потом его не признал, пригрозив его матери ее опозорить, если она только попробует потребовать проверки и вообще хоть как-то об этом заявить. Муж той женщины, наверное, знал, чьего ребенка воспитывает, но у него своих детей не было, и он признал бастарда своим сыном.

Эту милую подробность – о том, что мать Стансо пыталась воззвать к совести дона Вальяверде – вчера ему сообщил Кавалли. Стансо, как только увидал инквизиторок-карнифис и камеры в подвале коллегии Святой Инквизиции, впал в неконтролируемый ужас и пошел молоть языком, валя всё на папашу, наставников в Ийхос Дель Маре, малефикара Роспини, Оливио и вообще кого угодно, даже на сеньора Канелли и короля, лишь бы себя обелить. Манзони добавил тогда, что выглядело всё это очень жалко, и что даже Роспини смотрел на своего неудавшегося заказчика как на дерьмо. Зато эта подробность только четче обрисовала папашин неприглядный образ. Да и причины Стансова желания добиться признания от дона Вальяверде прояснились.

Джамино огляделся, увидел на краю лужайки каменную скамейку, на подгибающихся ногах подковылял к ней и сел. Оливио, крутя в руке балисонг, принялся ходить перед ним туда-сюда, рассказывая всю эту гадкую и горькую историю.

– Ну вот и всё, – сказал он, закончив. – Я, конечно, позабочусь о том, чтоб дону Вальяверде всё это аукнулось, а эту вонючую школу гардемаринскую хорошенько в печатных листках прополоскали. Может, что-то наконец с этим дерьмом и сделают.