Паладины госпожи Франки

— Моя репутация сама о себе позаботится. Она довольно крепко держится на ножках. А вот сэр Джейк… — она помедлила. — Вы вот что примите к сведению. Сам он так стыдится происшедшего, что и своим слугам о нем не говорит. Это надо уважить. Поспешите же!

Достать просимое оказалось легко, если притвориться человеком низкого звания. Здесь все такие чистюли, что поломойные причиндалы стоят в любой привратницкой.

Франка подхватила их и исчезла. Я ждал.

Когда она вышла, в руке у нее был соверен местной английской чеканки.

— Розенкранц c Гильденстерном подарили за скромность и молчание, — пояснила она, со знанием дела пробуя монету на зуб. — Ну, пуританское золото такое же твердое, как они сами. Здесь же добрая половина лигатуры! Подумаем, не стыдно ли подать эту штуковину нищим. А то лучше оставлю себе на память.

— А куда теперь? — спросил я, памятуя, что был ей нужен. Мы торопливо шли через площадь, всю в серой предутренней пелене. Или то был дым потухших ночных костров?

— Теперь, как сказал бы Шекспир, переменим декорации. И выйдем, тезка, в открытое море!

Говорил ли я, что зима была на диво мягка? Это также нам благоприятствовало. Всё выглядело, как предрождественская прогулка юных бездельников и бездельниц: нагрузили трюм съестным, завели туда десятка два лошадей, на корме растянули огромный войлочный шатер для чистой публики. Вся команда спала вповалку на весельной палубе, где не требовалось стольких усилий, чтобы сохранить животное тепло.

— Куда прокладывать курс? — спросил я у Зенда, старшего из Франкиных гвардейцев.

— Да проще простого, вам этот маршрут ведом, кэптен Роувер, — объяснил он. — В город Дивэйн, погостить на нашем купеческом подворье. Жизнь там нетрудная, нового для нас много, купцы гостеприимны: до конца снега, пожалуй, задержимся.

— А как же наша госпожа? Ее ведь в Дивэйне кое-кто видел… в другой роли.

Про Гэдойн я не обмолвился.

Зенд удивился:

— Подумаешь! Коли вы о том, что ее принимают за служанку, так она и будет в Дивэйне всего лишь одной из своих девушек.

На этом оригинальном словесном обороте он захлопнул своей немалый ротик, и я понял, что ехать мне придется, невзирая на риск. Да что мне: ни семьи не завел, ни дома! Зато в Дивэйне будет рядом кузен Вулф, и его друзья, и друзья наших общих друзей.

Так я снова попал в кальвинистскую столицу, где сильно затуманились мои прежние мимолетные связи и завязались новые, такие же случайные. Люди Франки и она сама не слишком заметно для местных жителей то уезжали из города в компании с купцами или сами по себе, то возвращались, заводили знакомства в нижнем городе, вне крепостных стен, где стояло подворье, — словом, развлекались кто во что горазд. Я же просиживал все дни в Верхнем городе, у Вулфа, в его уютном холостяцком гнезде, строенном в два этажа и крытом черепицей, узкоплечем снаружи и внутри уютном, как шкатулка, выложенная изнутри атласом и полная ювелирных безделок.»

Двор гэдойнских купцов в Дивэйне с точки зрения архитектуры — вывернутая наизнанку копия их знаменитой ратуши. Снаружи это высокий и распластанный по земле четырехугольник дома-крепости, дома-стены, с силой раздвинувшей соседние строения и прорезанной мелкими обрешеченными оконцами. Единственное украшение здесь — это резные дубовые ворота с накладками, заклепками, замками, засовами и прочей якобы старинной фурнитурой. В них проделана узкая пешеходная дверца — единственный лаз, через который одиночному гражданину только и можно проникнуть в середину каре. Зато здесь дом одет ажурной сеткой висячих галерей и лесенок светлого камня, и оттуда, натурально, без труда попадаешь во все помещения всех трех его этажей. Говорят, что это задумано не в угоду извечной склонности гэдойнцев ходить в гости, а из страха перед пожаром. Вот и кладовые с самым ценным товаром, хлебные амбары и часовня скучились в самой сердцевине, на почтительном расстоянии от стен, только по этой последней причине…

В «светелке», окно которой подслеповато глядело на внешнюю сторону, три не совсем юных девицы с некоторым опасением прислушивались к звукам ночной стычки: лязгу железа, щелканью арбалетных тетив, редким мушкетным выстрелам, истошным воплям, мяуканью и гаву.

— Сегодня что-то затянулось у них. И музыка повеселей обыкновенного, — сказала широколицая, со светло-русой волнистой косой, Дара.

— По-твоему, в этом городе что ни день уличные разборки.

— А разве не так, инэни Франка? Чуть смерклось, и начинается: то прохожий вопит, что его обчистили, то блюстители порядка в частный дом ломятся с треском, а зачем — непонятно; то карманники с форточниками и быки с мокрушниками счеты сводят.

— Не живописуй, — вмешалась Эннина, верткая и чернявая. — Наше дело пока сторона. Здесь свои хозяева и порядки.

— Ладно, Эни и Дари, разговоры побоку. Решайте лучше, кто в моей опочивальне нынче дежурит, а то я дева боязливая.

Обе девушки переглянулись и хором прыснули.

— Ина Франка, вас опять чужие служанки в корсет засупонили?