Паладины госпожи Франки

«Бей англа камнем и снарядом,
Рази атакой штыковой.
Не быть земле под англом-гадом,
Быть англу-гаду под землей!»

— И я то же слышала, — кивнула Франка. — Но, заметьте, это сочиняют юнцы, которые сидели во время баталий за крепостными стенами, а повторяют лишь те, кому война искалечила душу, а сострадание к побежденному не успело исцелить. А, собственно, что вам делать под землей? Вы и на лице ее доброе умеете сотворить. Белую глину обжигаете, вот до фарфора пока руки не доходят. Там не воинский пыл потребен. Занимаетесь отбором и скрещиванием лошадей. Хотите, наши купцы так устроят, что весь Большой Динан и даже гябрская Степь будут их закупать? А еще гябры мне обмолвились, что их рудознатцы нашли у вас подземный уголь удивительного свойства, не хуже древесного. И если вы не поручитесь, что на распыл, то бишь, на свой новомодный порох его не пустите…

— Черт! А мы его через океан возили.

— И последнее. Если у вас сложатся натянутые отношения с теперешним хозяином Юга, мы по мере сил наших поможем их наладить.

— Госпожа купчиха, вы говорите так, будто и Однорукий Старец у вас в кармане. Неужели это возможно?

— Нисколько. Тут и мои обстоятельства зело плоховаты, чтобы не сказать большего. Но время может еще сдать нам с вами козырную карту.

— Нам с вами? С каких это пор мы союзники?

Франка смеется — тихо, как малый бубенец с серебряным язычком:

— С тех пор, как одна девушка поклялась Юмале убивать всякую рознь в ее колыбели.

Яхья поджидал английского посланника в полупустом холле среди экзотической флоры.

— Вы многократно оскорбили мою госпожу.

— Значит, ты и был тот скромник, что нас подслушивал. Одно это преисполняет меня благодарности к тебе, Магометов отпрыск. Когда я смогу ее выразить?

— Хоть сейчас, коли вам не терпится. Даже лучше сейчас: не успеют вмешаться.

Вышли они под руку — чужие глаза и уши водились здесь повсюду и в любое время дня — и легкомысленно болтая о всякой ерунде. Яхья не придумал ничего умнее, чем тащить своего поединщика в парк. Здесь то и дело попадались чистые полянки с плотно и ровно подстриженной травой, способной вынести игры борцов, фехтовальщиков и влюбленных. Оба слегка дрожали: Стагирит — от холода и росы, Яхья — от бойцовского азарта, приправленного злостью.

Не тратя времени даром, юноша выбрал укромное место, более всего похожее на зародыш садового лабиринта. «Мальчишка здесь явно дома. Надобно было раньше это учитывать и не распускать язык перед его любимой хозяйкой, да и перед ним, защитничком клана, — с досадой подумал сэр Джейкоб. — А теперь уворачивайся от избиения младенцев, как можешь.»

Обнажили сталь: англичанин — тяжелую шпагу с чуть изогнутым концом, Яхья — тонкое и прочное «черное жальце» эдинской работы. «И клинок у него не чета моему палашу, — сообразил сэр Джейкоб. — В бой его, похоже, пока не допускают, больно задирист, как все неощипанные петушки. Сидел с обозниками или сторожил пленных и кипел, как чайник под плотной крышкой. И сегодня его первое настоящее дело. Я же не рискну биться с ним взаправду».

Клинки зазвенели, столкнувшись в воздухе. Рука у мальчишки оказалась на удивление крепкой и быстрой, а самообладание — поразительным. Это его противник оценил почти тотчас же. Вначале Стагирит попытался сдержать свое искусство и щадить юного дурня, который с отвагою пер на рожон, но это давалось ему всё труднее. Он только и успевал, что парировать колющие, рубящие и язвящие удары, которые сыпались со всех сторон, и безуспешно подогревать в себе ту обиду, что вынудила его быть резким со щенком… впрочем, щенком острозубым и кусачим. Сэр Джейкоб только успел в панике сообразить, что его уже заставляют вывернуть наизнанку всё его фехтовальное умение, как юнец проткнул ему левое плечо. Рука повисла. Англичанин помянул сквозь зубы сатану, архангела и Бога и как раз добрался было до Девы Марии, когда вдруг по их шпагам с силой хлопнули какой-то синей тряпкой, одновременно разводя и пригибая их книзу.

Яхья был тюрок по рождению, Стагирит — по научению и свойству по женской линии. Оба ответили на сигнал к прекращению поединка мгновенно: отпрянули друг от друга и лишь потом взглянули на женщину, которая его подала.

То была Франка, запыхавшаяся и злая.

— Кое-кто счел, что вы оба уж слишком напоказ задружили, и донес мне, — произнесла она голосом, так же отличающимся от ее нормального, как обнаженное лезвие — от его «вторых ножен». — Ты что сделал, Яхья? Сэр Джейкоб — посол, тебе бы следовало это помнить. А сейчас говорите, кто кого вызвал. Вы, сэр?

— Я… я дал ему весомый повод, госпожа герцогиня.

— Вот как, значит. Яхья, говори ты.

— Я вызвал.

— И ранил, в довершение всех благ. Верно?

Тем временем набежали гвардейцы обоего пола — откуда только взялись, не иначе как из-под земли, подумал англичанин. Его наспех перевязывали поверх рукава, пока он, морщась от боли, говорил:

— Госпожа, я действительно первый обидел мальчика и говорил с ним неподобающе. Мои слова легко было принять за вызов.