Палаццо Форли

Между тем маркезина и падрэ дошли до палаццо, заперлись в зеленой гостиной и принялись пробовать пружину, скрытую в резных арабесках широкой золоченой рамы бартоломмеевского Поклонения. Заржавевшая от долгого неупотребления, тайная пружина не поддавалась; много усилий нужно было употребить, чтоб заставить ее повиноваться. Пиэррина держала свечу, а падрэ напирал всеми силами на звездочку, которая скрывала и вместе обозначала место пружины. Наконец, панель открылась, картина медленно отделилась от каменной стены и повернулась на шарнирах; за нею неглубокая впадина оставалась гладка и пуста… не было никаких признаков клада или потаенного места. Маркезина молча взглянула на своего наставника; в ее взоре были все признаки обманутого ожидания… Но старик не терял надежды: он знал, что никто не мог не только отыскать, но даже подозревать существования клада, если даже он сам, кому клад однажды был показан его предместником, не мог заметить сразу приметы отверстия или расщепа в стене.

Теряя терпение, маркезина вскочила в нишу и осматривала пристально окаймлявшие ее простенки. Не открыв ничего, она топнула ногой с досады, и это движение привело в действие другую пружину, спрятанную в нижней каменной плите. Плита опрокинулась назад, едва давши время Пиэррине спрыгнуть на пол, и в пустоте, оставленной под нею, явился сундук средней величины, крытый бархатом и окованный серебряными полосами; на крыше его находился, кованный из серебра, двойной щит маркизы Джиневры, соединяющий гербы Форли и Строцци.

Ключ лежал у сундука… Падрэ Джироламо перекрестился, пока маркезина, с поднятыми вверх руками и взором, приносила теплую молитву благодарности за чудесное спасение. Падрэ вложил ключ в замок, повернул, открыл, и золото заблистало обрадованным глазам его. Он и маркезина сели на пол и принялись считать: вся сумма состояла из старинных испанских дублонов, которые в продолжение века, минувшего со времени их заключения, сделались вчетверо дороже и, следовательно, учетверили клад, спрятанный маркизою Джиневрою. Всего было двести тысяч франков, на теперешнюю монету. Когда они считали, им послышался шум у дверей, ведущих в другую гостиную; они вспомнили, что заперли за собою противуположную дверь из мраморной ротонды, сообщавшуюся с парадной лестницей, но забыли запереть дверь с этой стороны, которая вела только к отдаленным и совершенно пустым комнатам, из которых некому было прийти, особенно далеко за полночь. Чекка и Маттео спали, одна наверху, другой в кухне; маркиза, по обыкновению, не было дома, а его собственная прислуга обитала вместе с ним нижнее жилье, на совершенно отдельной и противуположной стороне дома.

— Это крысы, — сказал аббат, и оба невольно улыбнулись такому со-беседничеству при их занятии.

Сосчитав и уложив опять деньги в сундук, они привели все в первобытный порядок и условились в своих дальнейших действиях.

Падрэ должен был возвратиться в церковь к своему набожному бдению над умершим другом, а на другой день, после похорон, приехать в карете за сундуком Джиневры и свезти деньги в суд на уплату долга Лоренцо. Но аббат настаивал на необходимости перекупить векселя у Сан-Квирико на имя маркезины, чтоб палаццо остался за нею и тем был спасен от вторичного залога. Весь долг маркиза не превышал ста тридцати семи тысяч франков; высвободивши имение, у Пиэррины и падрэ оставалось бы еще в руках с лишком шестьдесят тысяч франков. Они намеревались употребить их на выкуп прежде проданных земель и виноградников форлиевских, чтоб восстановить мало-помалу прежнее маркизство и управлять им, выдавая пенсию маркизу Лоренцо.

С облегченным сердцем, с успокоением одной раны души, Пиэррина простилась с аббатом и проводила его до улицы. Но тут они опять были поражены шумом, происходившим на улице, у подъезда.

Вот что случилось:

Покуда Ашиль ходил взад и вперед по Лунг-Арно в ожидании аббата, он встретил Бонако, возвращавшегося с званого ужина, и они продолжали вместе дорогу от Понте-Веккио до конца набережной; тут Ашиль пожелал доброй ночи товарищу, а сам повернулся, чтоб возвратиться к палаццу Форли.

— А ты куда? — спросил испанец.

Монроа не почел нужным скрывать, что он ждет аббата, который находился еще у маркезины, и верно, совещается с нею о том же предмете, который занимает и его: отчаянное положение Лоренцо в его тайных сношениях с дель-Гуадо. Бонако, которому никогда не хотелось спать, когда что-нибудь подстрекало его любопытство, или когда нужно было хлопотать о чужих делах, Бонако предложил остаться с Ашилем до прихода аббата, — и они опять вместе направили шаги к Понте-Веккио.