Читаем Палестинский роман полностью

Скоро два месяца как Джойс колесит по округе, развозя ящики, которые выдает ей человек из Хайфы. За это время она не раз видела, правда только при лунном свете, и благоухающие апельсиновые сады Петах-Тиквы, и скученные виноградники Ришон-ле-Циона — ив каждое из этих мест, где растят фрукты и делают вино, доставляла свой смертельный груз: оружие и патроны. Она выучила чуть не наизусть изрезанную береговую линию от Тель-Авива до Яффы, знает и силикатную фабрику первого, где по дюнам бредут верблюды с кирпичами на горбе, и узкую, с пестрыми товарами, базарную улицу второго. На окраинах Яффы, где ее поселили в еврейском квартале в крошечном домике с балконом, она прекрасно знала, в каком месте перейти трамвайную линию и встретиться с посланцем, который передаст дальнейшие указания. Днем она обычно отсыпалась дома, но однажды для разнообразия. чтобы отвлечься от ночной жизни, вышла в город при свете дня и, к своему удивлению, обнаружила, что стены домов, которые запомнились ей лишь как нависающие тени, на самом деле покрыты яркой цветной штукатуркой — охристо-желтые, небесно-голубые, розовые и даже цвета давленой земляники. В сумерках она вышла на берег и уселась напротив старого заброшенного здания — в его пустых стенах гулко ухал прибой. Смотрела, как местные рыбаки, подоткнув до колен джеллабы, входят в волны и забрасывают сети. У конспираторши выходной, что ж, он прошел отлично. Безумие, конечно, но, как это ни странно, казалось, она нашла наконец свое истинное призвание, потому что в последние недели все ее чувства, обостренные до предела страхом, риском и необходимостью действовать без промедления, давали ей то редкое ощущение полноты жизни, которое она давно пыталась обрести — сначала в танцах, затем в живописи и, наконец, в любви и физической близости. Фрумкин, выбрав ее, наверняка знал, что делает. Он догадался, что ее увлечение сионизмом, пусть даже искреннее, в лучшем случае преходяще. Азарт, порожденный опасностью, — вот что в действительности вечно движет ею.

Она думала о Роберте Кирше. Наверно, он ее разыскивает. Теперь она — его добыча, его цель. Ей не хватало его, его восхищенных взглядов, его пылкости. Ей не хватало его в постели. Но вспоминала она о нем — и, как ни странно, о Марке — словно о людях из другого мира. А она перешла в мир недомолвок и слухов. Как-то краем уха она услышала разговор товарищей-конспираторов, что в Иерусалиме бунты, что британские власти в панике и никаких больше вечеринок в саду. Джойс представила колониальные дома без слуг: какая вечеринка в саду без садовника, какой прием без обслуги? Арабские мятежи, как она поняла, пришлись очень кстати: у полиции теперь связаны руки. Она подумала о Роберте и попыталась представить, как он себя повел бы в минуту опасности. Но думала о нем с нежностью, как о ребенке, который участвует в баталиях на школьном дворе, где угрозы скорее воображаемые, чем реальные.

В этот вечер, в убаюкивающем бледном свете августовского солнца, она рано заснула, но около полуночи вдруг пробудилась: кто-то был в ее комнате.

— Спокойно, — сказал Фрумкин. — Это я.

Он сидел в темном углу на краешке стула, который был для него явно мал. Дымил сигаретой, и когда сделал очередную затяжку, кончик ее вспыхнул оранжевым. Джойс, а она спала без одежды, поспешно прикрыла грудь простыней.

— Питер! Вы что, постучать не могли?

Она слышала, что он уехал из страны. Может, действительно уезжал на некоторое время.

Фрумкин подошел и сел рядом с ней на кровать.

— Вы отлично поработали.

— Может, вы выйдете и подождете пять минут. Мне надо одеться. — Она произнесла это вяло и тут же запрезирала себя. Она давно не школьница, ей ли, нарушившей уже столько запретов, жеманиться.

Фрумкин вышел на балкон, оставив застекленную дверь открытой. Она задернула занавеску, зажгла лампу у постели, привернула фитиль и накинула платье.

— Готово! — крикнула она.

— Как нам с вами повезло, — сказал Фрумкин, возвращаясь в комнату. — Каждый второй британский солдат продает оружие арабам. Вы не поверите, как много его таинственным образом исчезает из оружейных. Якобы его теряют. Для британцев это выгодная торговля.

— А я думала, вы в Америке.

— Был там. Кино почти готово к показу. Обречено на успех. Кое-какие проблемы с нашим таможенником в хайфском порту. Понадобились дополнительные вложения — зарплаты растут. И он не виноват. Но все равно дела не очень. У меня такое ощущение, что еще немного, и с «реквизитом» пора завязывать. Разве что мы уговорим «Метрополис» снять еще один фильм в Иерусалиме, что, конечно, маловероятно, согласитесь.

Он стоял к ней вплотную.

— А на вашем участке есть проблемы?

— Нет, никаких, — ответила она. — От Роберта Кирша ни слуху ни духу.

— Ну, это неудивительно.

— Почему? Я думала, он будет меня разыскивать. Он очень упорный.

Фрумкин быстро глянул на нее. Казалось, его застали врасплох. Она заметила этот взгляд, но не придала ему значения.

— Мятежи. Думаю, наш капитан этим занят.

— Не смейтесь, он хороший человек.

— Вы так считаете?

— Может, не для вас.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Публицистика / История / Проза / Историческая проза / Биографии и Мемуары
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее