Палестинский роман

Медсестра вынесла во двор раскладушку. Перед тем как ее разложить, закатала рукава белого халата. Должно быть, новенькая, подумал Кирш. Он раньше ее не видел. Милая, опрятная, с бледной кожей — наверное, недавно приехала. Волосы у нее были собраны в узел. Она дважды прерывала работу, чтобы поправить белый чепец. Она исчезла в дверях. затем вернулась, неся на руках маленькую девочку Девочка была в ботинках и черных чулочках, на голове платок в красно-черную клетку. Медсестра бережно уложила ее на раскладушку. Девочка тотчас повернулась на бок и натянула край белой простыни на лицо. Медсестра осторожно поправила простыню.

Киршу было понятно желание девочки спрятаться от посторонних глаз. Ему и самому не хотелось показываться людям, во всяком случае большинству. И тем не менее он не мог не помочь. Он сделал несколько неловких шагов по гравию.

— Ну-ну, — сказал он девочке. — Не прячься. Солнышко полезное.

— Рахель не послушается, — ответила медсестра. — Она каждый день так.

Рахель тем временем выглянула из-под самодельного полога. Кирш решил, что ей лет восемь-девять, не больше.

— Я послушаюсь, — сказала она на ломаном английском и закашлялась.

Молодая медсестра отогнула край простыни, и на этот раз Рахель не сопротивлялась и дала медсестре отереть заляпанный кровью подбородок. Кирш взглянул на лицо Рахель. Ее миндалевидные глаза смотрели в одну точку. Она знала, что умирает.

Кирш стоял у парапета и смотрел на крышу соседнего здания, где было что-то вроде садика. Стол заменяла канистра из-под бензина, накрытая вышитой салфеткой, на ней — полевые цветы в банке из-под повидла. Через незавешенное окно можно было заглянуть и в комнату — безупречно чистую, прибранную, вещей всего ничего: белая кроватка и стопка книг на полу. Этот незамысловатый уют — сейчас, после аварии, которой завершились его приключения, — растрогал его до глубины души.

— Вам бы хотелось там жить?

Медсестра подошла и встала рядом.

— Сейчас я бы не отказался. Хотя моя съемная квартира тоже довольно уютная. Быть может, эта комната так радует глаз, потому что меня там нет.

Кирш тут же пожалел, что пожаловался, пусть и непрямо. Ведь кровью кашлял не он.

— Простите, — пробормотал он. — Я не должен был…

Он взглянул на медсестру — наверное, она считает его эгоистом. Та улыбалась. Ему понравились ее ясные карие глаза и живое выражение лица.

— Вы имеете полное право жалеть себя, — сказала она. — Вы здесь уже давно лежите.

Он не мог разобрать ее акцента — может, русский, но уже чуть смягченный ивритом.

— Я по сравнению с вами, наверное, тут старожил.

— Между прочим, я уже работала здесь, когда вас привезли.

Значит, она видела, какой он был жалкий — весь переломанный и окровавленный.

— Как вас зовут?

— Майян.

— Я Роберт Кирш. — Правой рукой Кирш по-прежнему опирался на трость. Он протянул левую руку, но, поскольку нетвердо стоял на ногах, покачнулся, и вышло, будто он не пожал ей руку, а вцепился в нее.

Майян улыбнулась и крепко сжала его руку.

— Я знаю, кто вы.

Безнадежно влюбиться в медсестру — что за банальность! Сколько тысяч раненых, возвратившихся с войны, пережили подобное. Роберт вспомнил фронтовые письма Маркуса, полные хвалебных гимнов «нежным взглядам» и «бессонным бдениям» над ранеными и умирающими. Теперь пришел его черед убедиться, как все просто бывает. Если бы не Джойс, он бы сию минуту влюбился, прямо здесь и сейчас, жарким иерусалимским днем, под сиплый кашель туберкулезников.

— Капитан Кирш, — окликнули его, — к вам пришли.

Он отпустил руку Майян и обернулся. Он втайне надеялся, что это Джойс, хоть и знал, что надеется напрасно.