Палитра его пороков

Мягкий смех Сергея Сереброва определенно входит в список расслабляющих звуков, наряду с кошачьим мурлыканьем. Может, записать его на диктофон и включать себе перед сном?

— Пойдем в комнату, а не то сюда кто-нибудь да заявится.

Под "кем-нибудь" он явно подразумевает Элю, которой совсем ни к чему видеть нас в объятиях друг друга. Она смышленая девочка и все понимает, но одно дело рассказывать всем, что у мамы любовь, а другое — своими глазами видеть то, что нормальные родители прячут от детей лет до пятнадцати.

Боже, мы же не родители… почему я об этом думаю?

— У тебя поселилась девушка, это сразу видно, — усмехаюсь я, осматривая комнату.

На тумбочке мои лекарства и баночки с кремами, в ванной — маски и шампуни, на полке в шкафу сундучок с бижутерией и безделушками. Еще одежды в шкафу совсем не видно, но большая ее часть переехала сюда со второго этажа.

— Селись. — Сергей обнимает меня, покрывая поцелуями шею. — Так что ты там хотела знать? Что мы делали тем вечером? Точно хочешь?

— Конечно, хочу.

— Ты делала мне минет.

Я давлюсь воздухом и кашляю, а Серебров смеется.

— Ты всегда такой прямолинейный?

— Знаешь же, что да.

— Значит, моя память со мной не шутит. Я думала, мне приглючилось.

— Не веришь, что на такое способна?

Вопрос серьезный, это видно по глазам Сергея. Не только я терзаюсь сомнениями.

— Верю. Хочешь?..

— Хочу, — честно признается. — Но не сейчас. Иди-ка сюда. У нас еще много времени.

В неторопливости есть свое очарование, но в то же время это медленная утонченная пытка. Я забываю дышать, лежа на постели, а губы и руки Сергея исследуют мое тело, и совершенно неважно, есть на мне одежда или нет. Ни секунды передышки: если мы целуемся, пальцы играют с сосками, отчего я тихо всхлипываю. Он словно заново меня изучает.

— Скажи, если будет больно, — хрипло просит он.

Но я вряд ли смогу сказать хоть слово, только бессильно царапаю спинку кровати от желания и болезненной неудовлетворенности.

Я чувствую его в себе, мягкое осторожное проникновение, выгибаюсь в его руках и почти полностью ему принадлежу. Мне остается только крошечная часть самой себя, все существо подчинено страсти.

Как же я по этому скучала! Закрывала глаза и мысленно проводила руками по рельефным плечам, рисовала пальцами линию позвоночника, воображая хриплый стон, а теперь все это есть наяву. И не только это — больше, намного больше.

Я схожу с ума, произношу его имя, краешком сознания вспоминая, как он об этом просил. Невольно в голове всплывают уже забытые ощущения прикосновения мягкой кисти и теплой краски, и я понимаю, что сегодня моя сила воли в отпуске. После трех месяцев разлуки я просто не способна на долгие мучительные прелюдии, я хочу развязки.

Меня всегда цепляли мелочи. И сейчас цепляют. Даже в совершенной прострации, растерянная от накатившего сладкого удовольствия, я замечаю незначительные детали нашей близости и наслаждаюсь ими, как кошка наслаждается теплыми лучами солнца.

Переплетенные пальцы, расстегнувшийся и скатившийся по подушке браслет.

Сергей словно чувствует, что сил у меня уже не осталось, несколько мощных, на всю глубину, толчков сметают преграды, и у меня вырывается протяжный стон, который я безуспешно пытаюсь подавить. Губами мужчина ловит мое наслаждение, и кончает вместе со мной.

— Больно? — спрашивает спустя несколько минут, приподнимаясь на локте.

— Ты теперь всегда будешь задавать этот вопрос? Нет. Нога в порядке, голова тоже. Я рада, что вернулась. Ты мне снился.

— М-м-м, и что я там делал? Что-то очень неприличное, я полагаю, раз ты кончила, едва я начал.

— Ничего, — я смеюсь, — в моей коме ты оказался порядочным семьянином, а я — неряхой с ананасовым мороженым. Но даже там ты просил рисовать для тебя.

Молчу, тоскливо думая, что теперь и для себя нарисовать ничего не могу. Приходится заново ставить руку, привыкать ко всем материалам. Наверное, мои попытки смотрятся неплохо в сравнении с Элиными каракулями, но едва я смотрю на прошлый работы, хочется разреветься от обиды и бессилия.

— Когда-нибудь я снова смогу рисовать все, что ты хочешь.

— Конечно, сможешь. А до тех пор я полюбуюсь на натуру.

Он обнимает меня, кутая в одеяло. Я почти засыпаю, но не хочу отключаться, хочу лежать вот так, чувствовать тепло его рук и знать, что я в абсолютной безопасности. Что Эля сыта и счастлива, спит в своей кровати, что завтра я проснусь и снова окажусь погружена в ежедневные приятные заботы.

Порой мне жутко стыдно, но я влюблена не только в Сереброва. Я влюблена в его дом. В его заботу о нас. В его желания и в его возможности — хоть это и выглядит, как меркантильность, я не могу делать вид, что мне все равно на деньги. Я не могу равнодушно пожимать плечами, когда Эля получает дорогостоящие тренировки или когда мне дарят самые лучшие художественные материалы. Не могу не мечтать о море, не радоваться ужинам в ресторане. Пусть сочтут за слабость, но сопротивляться нереально.

— Врач запретил мне летать… — вдруг вспоминаю.

— М-м-м да, я что-то читал. Надолго?

— Полгода. Ты ведь хотел в Рим. Теперь не смогу…