Палитра его пороков

— Завтра утром я ее привезу… ну Женьк, ну я же тоже соскучилась!

— Эля, — я решаю спросить виновницу кипиша, — ты хочешь с тетей Мариной на праздник?

— Да! — прыгает и хлопает в ладоши. — Хочу!

Вздыхаю. Мне придется научиться отпускать ее. В гости, на утренники, в поездки, в школу.

— Ты что, мне не доверяешь? — с улыбкой спрашивает Марина, но глаза у нее серьезные.

— Я рассчитывала, что отпускать ее с ночевкой начну немного попозже. Лет так через десять минимум.

Мы смеемся, а Элька радостно бежит собираться. Я предлагаю ей взять игрушек, чтобы дома у Марины не было скучно, но из всего богатства Эля неизменно берет своего любимого кролика, купленного Серебровым.

Я настаиваю, чтобы Марина и Эля со мной пообедали, не хочу оставаться одна и уныло жевать морепродукты под аккомпанемент тоски. Потом провожаю их, долго машу машине у ворот.

Ну вот. Теперь и Элька меня бросила.

Пишу смску Ане, что сегодня мы прийти не сможем, а затем медленно бреду по лесу к дому. Так странно… порой меня накрывают мысли о том, что я не справлюсь с воспитанием Эли. Поначалу я была в шоке, я не хотела становиться матерью в двадцать, я хотела учиться, развлекаться, влюбляться и рисовать. Но существовало слово "надо", и, стиснув зубы, я впряглась в опеку, потому что больше попросту никого не осталось.

А сейчас, когда Элина уехала на денек, чувствую, что скучаю по племяшке. И что дом теперь кажется особенно пустым и холодным.

Рита уходит пораньше, к врачу, оставляя ужин. Костя вряд ли снова выйдет, а Сергей на работе, так что я совсем одна. Рисую, так много и долго, что затекают руки и ломит спину. Когда часы в гостиной бьют семь, я вдруг вспоминаю о том, что в восемь вернется Серебров, а я должна рисовать. Он ведь даже рубашку оставил…

Если не прервусь, то завтра не поднимусь с постели, так что час до возвращения Сергея валяюсь в постели и смотрю какой-то старый сериал. А без пяти переодеваюсь в рубашку и понимаю, что от волнения немного дрожу.

Это не работа, конечно, а одно название. Мне неудобно рисовать в той одежде, что просит Сергей. В девушке, облившейся с ног до головы черной краской мало эротичного. Так что я прорабатываю тонкой кистью мелкие элементы, меняю в некоторых местах эскиз, добавляя новые идеи. И жду, ладони леденеют в мучительном ожидании знакомых тяжелых шагов.

Когда я их все же слышу, даже не сразу понимаю, что это не воображение подкинуло мне иллюзию, а действительно Серебров вошел в зал.

И смотрит своим пронзительным изучающим взглядом. Он каждый раз смотрит так, что я начинаю чувствовать себя все той же девушкой, оказавшейся не в том месте, не в то время и влюбившейся не в того парня.

— Не думал, что ты спустишься.

— Я же у вас работаю.

Он вдруг достает из кармана и протягивает мне блистер с двумя небольшими белыми таблетками.

— Выпей.

— Что это?

Я невольно читаю название и вспыхиваю от макушки до пяток. Одновременно хочется двинуть Сереброву в челюсть и провалиться сквозь землю.

— Я не предохранялся. Это экстренная контрацепция.

— Не буду.

Мужчина выглядит удивленным.

— Прости?

— Я не буду это пить. Это сильное лекарство. У него есть побочки.

— А остаться одной с двумя детьми — недостаточно сильная побочка? Пей, я сказал.

Но я могу быть упрямой. Не могу сражаться, не могу отбиваться, но могу упереться рогом и уйти в глухую оборону. Что с успехом и делаю.

— Ты ведь понимаешь, что привязать меня ребенком не получится?

Я могу сказать, что риск забеременеть минимален, показать календарь, привести сотню аргументов, но Серебров сейчас меня так бесит! Поэтому молчу и смотрю в его глаза, тону во тьме.

— Я. Не буду. Это. Пить.

Сегодня я постоянно себя удивляю: хватаю блистер и швыряю в камин. Получается так метко, что сама себе поражаюсь и маска холодной решимости сменяется растерянностью.

Мы смотрим друг на друга, а в голове вертится один-единственный вопрос "Что мы творим?".

Потом Сергей меня целует. Хотя я бы слукавила, если бы стала утверждать, что целует меня он. Мы тянемся друг к другу одновременно и сложно сказать, кто отдает больше. Мне нравится чувствовать горячие твердые губы, нравится, как он сжимает мои волосы в ладони. Даже рука, спускающаяся по спине к краю рубашки вызывает приятную дрожь.

Не нравится только одно: убеждать себя, что в этой сделке нет ничего личного, кроме страстного желания обеспечить Элино счастливое будущее и платы за ее здоровье. Потому что с каждым днем личного все больше.

Звонок мобильника возвращает нас в реальность, медленно и неохотно. Не выпуская — Сереброву хватает усилия одной руки, чтобы крепко прижимать меня к себе — он отвечает.

— Что? Серьезно? Вызвали?

Я пытаюсь вслушаться в слабый звук голоса собеседника, но ровным счетом ничего не понимаю.

— Хорошо. Я еду. Без меня ничего не подписывать.

Он убирает мобильник обратно в карман.

— Жаль, — усмехается Сергей, — я надеялся, что раз ты сегодня без ребенка, у меня получится заняться тобой без постоянного опасения, что ты сорвешься вытирать сопли. Но, похоже, мне надо на работу. Дом твой. В моем кабинете, дверь рядом со студией, есть бар. Можешь пользоваться.