Памфлеты

Долгие годы я заявлял себя врагом любой поспешности в государственных делах и много раз пытался показать, что безудержное рвение бывало пагубно даже для тех, кто слушал его голос. Но это, разумеется, не означало, что и стране оно всегда только вредило, — так, неосмотрительность короля Якова II, о чем я многократно заявлял печатно, была спасением для всех нас, а если бы он соблюдал умеренность и осторожность, мы бы погибли — Faelix quem faciunt ( Счастлив, не прилагая усилий (лат.)).

Однако в ту пору, когда я призывал к умеренности, вы были чересчур воспламенены, чтобы внимать какому-либо увещанию, услышите ли вы меня сейчас, не знаю и посему повторяю: я опасаюсь, что нынешнее перемирие партий продержится недолго.

Вот почему я полагаю, что мне пора поведать о себе и о своих прошлых действиях, и намерен со всею ясностью и краткостью, какие мне доступны, рассказать историю тех нескольких многострадальных лет, когда по своему ли почину или по воле иных лиц я состоял на государственной службе.

Деловые неудачи удержали меня от дальнейших занятий торговлей; помнится, году в 1694-м купцы, с которыми я вел переписку за границей, и несколько иных у нас в отечестве предложили мне превосходное место торгового посредника в Кадиксе — в Испании. Но Провидение, избрав меня орудием иного дела, внушило мне тайное отвращение к разлуке с Англией, вследствие чего я отклонил наивыгоднейшие предложения, требовавшие моего отъезда, и свело с влиятельными лицами страны с тем, чтобы я советовал правительству пути и средства по отысканию денег на нужды начавшейся тогда войны. Вскорости — в ту пору я был за семьдесят миль от Лондона — я получил без всяких просьб со своей стороны предложение быть учетчиком по сбору оконного налога, каковым я и состоял, пока мои наниматели оставались в своей должности.

Как раз в то время вышел из печати прескверный, мерзостный памфлет, написанный плохими виршами и принадлежавший перу некоего мистера Татчина, поименовавшего сие творение « Иноземцы», где автор, занятия и положение которого мне не были тогда известны, ополчался на особу короля, а после и на всю голландскую народность. Осыпав его Величество обвинениями в тягчайших преступлениях, от коих содрогнулся бы и худший недруг государя, памфлетист завершал все сказанное гнуснейшей кличкой «иноземец».

Сие сочинение исполнило меня неистового гнева и побудило написать в ответ одну безделицу, которая была встречена всеобщим одобрением, гораздо большим, нежели я ожидал — я имею в виду «Чистокровного англичанина». Как благодаря сему творению Его Величеству стало известно мое имя, как я был ему представлен, взят на службу и после не по заслугам награжден— все это не имеет касательства до моего нынешнего дела, и если я об этом и говорю, то потому лишь, что никогда не упускаю случая выразить величайшее почтение, какое испытываю к блаженной памяти славнейшему и лучшему из королей, который удостоил меня чести и привилегии именовать себя не только государем, но и господином и был ко мне незабываемо добр и оскорбление памяти которого я никогда не допускал, если при том присутствовал, как не намерен допускать и впредь. Будь он жив, он не позволил бы, чтоб совершились все те несправедливости, какие мне довелось узнать.

Но, покарав нас за грехи, Господь призвал его к себе. Ради самих виновных я бы желал забыть, сколь неблагодарность, которую он испытал в стране, обязанной ему своим спасением и окончательным освобождением, по воле Провидения приблизила его кончину. И если я тут вспоминаю о прошедшем, то только чтобы побудить виновных иначе отнестись к тому, кто наделен такой же добротой и великодушием и кто нам ныне дан в монархи Господом и конституцией, в противном случае защитник праведных властителей воздаст неблагодарному народу по заслугам за обиды государей и ввергнет его в раздоры и беспорядки, к которым он влечется сам по своему безумию.