Память

Психологи менялись, долго просто не выдерживая. Дело было не в самих рассказал, а в понимании, что дети действительно это прошли, отчего все воспринималось намного острее. Но нужно было работать, и врачи работали. Постепенно начинало что-то получаться, девочки и мальчики привыкали самостоятельно мыться, хоть немного обслуживаться, хотя временами смотрели так жалобно, что их родители просто терялись. Впрочем, медсестры уже знали в чем дело, давая мгновенно начинавшим улыбаться детям кусочек хлеба, который те сосали, как конфету.

— Что ты, тетя! Это совсем не больно, — сообщила улыбающаяся номер девять-три-три-пять в ответ на вопрос психолога. — Не так, как от отравы или собаки кусают, а просто засыпаешь и все. И сразу волшебная страна, так мама говорила, вот! А ты не видела мою маму?

— Пока нет, но я уверена, она придет, — ответила ей уже получившая некоторый опыт врач.

— Конечно придет! — уверенно произнесла девочка, все еще называвшая себя номером. — Мама должна быть тут, потому что как же без мамы? Она за нами ухаживала! Делала камушки хлебом и прятала от палачей, чтобы не убили. Ты знаешь, как ее за это били?

— Знаю, малышка, все уже знаю, — тихо проговорила женщина, прижимая к себе ребенка.

Эти истории были похожи. Мальчики и девочки двенадцати-тринадцати лет, защищавшие совсем малышей, как могли. Прятавшие заболевших, кравшие продукты, чтобы накормить детей с голодными глазами… Настоящие герои, в рассказах маленьких детей выглядевшие святыми мучениками… И любили их так, как никого и никогда.

С голодом тоже была проблема — голода уже не было, но привыкшие к нему малыши ели, зачастую, через «не могу», поэтому взрослым нужно было ограничивать порции, просто, чтобы не стало плохо, но дети смотрели так жалобно… Трудностей было полно, а еще нельзя было ставить много блюд перед детьми, особенно перед теми, на которых испытывали яды — они начинали плакать, думая, что их хотят отравить.

Врачам приходилось вспоминать опыт конца войны, чтобы просто привести в порядок маленьких героев. Играть с одногодками эти мальчики и девочки просто не могли. Видевшие, каким может быть хлеб, эти дети не понимали «чаепития с куклами» или «пасочек» из песка. Поэтому с ними занимались совершенно особым образом, стараясь сделать так, чтобы хотя бы к школе они начали напоминать обычных детей, не считая строго заговорившего с ними человека фашистом, желающим избить.

— Что мы имеем? — поинтересовался ответственный за все происходящее офицер.

— Сначала реабилитация, — ответил ему реабилитолог. — Дать посидеть с ветеранами, поговорить… А потом уже можно и в детские сады, только специальные. Хорошо бы у всех найти их лагерных мама и пап.

— Товарищи работают, — сообщил ответственный в звании полковника. — да только, как мы гарантируем отсутствие черных одежд и спокойные интонации?

— Да, это проблема, — кивнул ему врач, думая о том, что нужно звать коллег, тут им одним не справиться.

Врачи работали, малыши ждали маму или папу, а большая страна еще даже не знала, что какие-то сила ей вернула души ушедших когда-то очень давно ребятишек, давая им возможность прожить свою жизнь, без голода, пыток и палачей в черном.

* * *

К вечеру у Гриши начала побаливать голова, что было им проигнорировано. Проследив, как уложили на носилки Машеньку, он двинулся вослед, вплоть до броневика. Внутри оказались держатели носилок с фиксаторами, и вполне удобное, на взгляд юного сержанта, кресло рядом, куда он и уселся. Номер… Маша протянула к нему руку, которую мальчик сразу и погладил.

— Вот, видишь, как нас защищают? — спросил ее Гриша. — Броневик целый!

Мальчик, конечно, знал, что бронеавтомобили защищают так себе, но доверял военным вокруг себя, будучи уверенным, что о танках они подумали. Война еще жила в нем, что офицеры видели — Гриша из боя не вышел. Он мыслил теми категориями, внимательно осматривал небо, поглядывал по сторонам и обязательно — под ноги. Маша, же оказавшись в поехавшем куда-то броневике, тихо заплакала.

— Что случилось у Машеньки? — ласково спросил сержант, в общем-то представляя себе — что.

— Я немощная… — прошептала сквозь слезы номер… девочка. — Я… меня…

— Ты не немощная, — Гришка очень хорошо знал, что это такое и почему узники так реагируют. — Ты просто устала, вот отдохнешь и все в порядке будет. А пока надо полежать.

— Не немощная… устала… — повторила она за ним. — Ты такой теплый, я, наверное, не смогу без тебя.

— Вот и не надо без меня, — прижимая к себе тело почти замученной девочки, Гришка хотел убить всех, кто хотя бы теоретически может ей угрожать. — Я у тебя буду, и ты будешь, и никогда не будет этих.

Дорога проходила спокойно, ни полиция, ни британские военные, даже не думали пытаться остановить посольский кортеж. Может быть, они вспомнили о дипломатической неприкосновенности, а, может, их убеждал хищно выглядевший пулемет в башне броневика. В любом случае, улицы перед кортежем были пусты, а потом и шоссе. Колонна двигалась к побережью, где их уже ожидала атомная подводная лодка.