Память

В Пасху первым гостем был священник, в миру Кузовников Африкан Александрович, который обходил все дворы в селе, поздравляя с праздником. Был вежлив и уважителен со всеми, богатыми и бедными, приносил красиво раскрашенное яйцо, в каждом, даже самом бедном доме, после приглашения садился за стол со словами «Христос воскрес», ему отвечали: «Воистину воскрес». За столом съедал ответное протянутое хозяином яйцо, но не пил и не ел, поговорив несколько минут, отправлялся в другой дом. Так навещал всех прихожан. После праздника мужики с уважением говорили о посещении батюшки и всё удивлялись, как можно съесть такое количество яиц за один день. Иной и за год не осилит.

В следующую пасху всё повторялось. «Бог милостив», – говорили бабы, но к батюшке он оказался не милостивым. В апреле 1937 года на Пасху кто-то из прихожан ударил в единственный не снятый колокол, нарушив тем самым закон «О звоне». Священника арестовали. Как контрреволюционный элемент Кузовников Африкан Александрович в возрасте 47 лет был расстрелян 4 ноября 1937 года на Золотой Горе. Спустя 18 лет дело Кузовникова пересмотрели, и расстрел заменили… 10 годами лагерей.

Но вернёмся в 1922 год. Он оказался урожайным, продразвёрстка была заменена продналогом. Теперь крестьяне должны были отдавать определенное количество продуктов государству, стало возможным использовать наёмный труд. Дед Михаил нанял двух батраков, и Яков с Пашей тоже.

Семья жила и работала дружно, излишки можно было продавать и купить мануфактуру, приобрели швейную машинку, на которой строчила Наталья. Шила не только для семьи, но и в люди. В 23 родился сын. Яков, мечтавший о наследнике, был без ума от радости, всё свободное время пестовал его, да и все наглядеться не могли, с рук не спускали. Недолгой была радость. Как-то зашли в дом проходящие богомольцы, их покормили, дали с собой хлеба и овощей, но посещение их принесло в дом беду. Вскоре заболел тифом маленький Мишутка, нередкой тогда болезнью. Горькими слезами рыдала вся семья, а Паша винила себя: не уберегла сына. Яков успокаивал, но страдал, восточное лицо осунулось, постарел как-то сразу.

Однажды встретил Любку. Та посочувствовала и сказала, что надо забыться, посидеть с друзьями, выпить. Легче станет. Якову вроде, правда, стало легче, и ночь не была бессонной, и уснул, как пришёл домой, и не видел горестное лицо жены; а она, в горе своё погружённая, как бы и не заметила, не упрекнула ни словом, ни взглядом. Так Яков снова влился в весёлую компанию. Порадовался, когда Павла понесла ребёнка, успокоился. Родилась дочь.

– Назовём Зоей, жизнь по-гречески значит, чтобы жила. Как корабль назовёшь – так и поплывёт. Древняя мудрость,– посмотрев на кроху, сказал отец семьи.

–Да,– согласилась Паша, читая молитвослов. – И в святцах это имя есть.

Как-то в дом зашла подруга Тося с вопросом:

–А где Яков, ведь вечер? Почему дома нет?

–Может, к деду пошёл или во дворе?

–Нет у деда. Я только от них. Но где, догадываюсь.

–Где?– с упавшим куда-то вниз сердцем, спросила Паша, всё же надеясь, что она получит не тот ответ, который боялась услышать, когда Якова допоздна не было дома.

Но ответ был именно тот, ещё и с доказательствами (сама из окна не раз видела) Агафьи, соседки Любки, всё знающей и передавшей свои знания Таисье.

–Опять с Любкой.

Покормив Зою и напоив чаем подругу, Павла решила поговорить с Яковом. Пришёл пьяный, сразу лёг спать, а утром отшутился:

– Агафья чего и нет выдумает. У Николая с Надькой был. Опять тот сестру колотит, разбирался, поссорились.

– Всю ночь ссорились, что ли? Почему пьяный опять? Мирился с Николаем? –

пошутила жена.

– Потом пошёл к доске объявлений у Сельсовета. Сморю: мужики стоят. Там результаты переписи вывесили, помнишь, год назад приходили. В нашем селе 575 дворов с населением 2813 человек (мужчин – 1317, женщин – 1496), Все русские. Теперь уже и больше. Вот эту маленькую не посчитали.

Он схватил Зою и стал подбрасывать, она звонко смеялась.

–Осторожно, напугаешь, – улыбнувшись, Паша забрала дочь.

Прибежали Наталья с Лизой, закричали:

–Папка, в салки обещал ещё вчера, почему слово не держишь?

Он схватил их в охапку, побежали во двор, откуда послышался весёлый громкий смех.

Ненадолго успокоилась Паша, видя любовь мужа к дочерям, но мысль о Любке постоянно сверлила голову. При встречах та называла её тётя Паша, подчёркивая не столько уважение, сколько зрелый возраст жены Якова.

Вскоре пришёл и дед Михаил в гости, во время чаепития поговорили о том, что надо бы пристрой сделать к дому – летнюю комнату, осенью голландку поставить для тепла, постепенно разговор потёк по другому руслу.

– Не переживай, Павла, направлю на путь истинный, не впервой в семьях детей порядки наводить.

Один активный фактор воздействия на сыновей у него был:

–Не позволю семью позорить! Наследства лишу. По миру пущу,– кричал с острасткой и всякий раз хватал кнут, хотя и раньше детей им не бил.

До сих пор помогал этот фактор, но по отношению к Якову применить его не привелось.