Память – это ты

И хотя это было нечто неуловимое, мы оба это знали. Мы сидели у догорающего костра. Язычки голубого пламени пробегали над углями, продолжавшими дарить пещере тепло. Я то и дело невольно касался плечом Хлои – она сидела рядом, держа книгу на коленях, и ковыряла дырку в обложке.

– Папа сказал, что эта книга защитит меня.

– Она спасла тебе жизнь. – Хлоя перелистнула первую страницу и прочла сделанную от руки короткую дарственную надпись, которой я никогда раньше не замечал: “Живи так, словно читаешь книгу, и люби так, словно читаешь стихи”.

– Это папин почерк, – заметил я с удивлением.

– Что это значит?

– Не знаю…

– Давай прочитаем.

– Здесь не будет ни приключений, ни подводных лодок, ни чудовищ. Это просто поэзия, Хлоя.

– Поэзия? Что такое поэзия? – Этот невинный вопрос вызвал у меня ласковую улыбку.

– “Неужели не знаешь? Поэзия – это ты”, – произнес я, уносясь мыслями в другое место.

– Я? – Хлоя подняла бровь и с интересом посмотрела на книгу.

Я беспомощно улыбнулся ей, не в силах думать ни о чем, кроме родителей.

– Что с тобой?

– Ничего.

– Ты как-то притих.

– Я устал. День был тяжелый.

– Не только сегодня, вообще. В последнее время ты изменился.

– Все хорошо…

Почему это было так трудно? Наверное, потому, что я знал: стоит высказать свои мысли вслух – и я не смогу больше прятаться от правды. А если я не готов уйти? Мне нравилась моя новая жизнь. Спокойная, вдали от войны и ее ужасов. У меня была гитара, были книги, я гулял по лесу и каждый день проводил с Хлоей. Почему я должен был от всего этого отказаться?

– Можно я что-нибудь прочитаю?

– Конечно. – Я был согласен на все, лишь бы не замечать реальности.

Хлоя откашлялась и начала. Она читала не без труда, но за последние недели добилась больших успехов. Сначала она спотыкалась на некоторых словах, но постепенно почувствовала ритм. И хотя ее чтение было далеко от совершенства, для меня совершенством было каждое слово, слетавшее с ее губ.

…Вот такою же ночью, как эта, ее обнимал я.
Сколько раз я ее целовал под открытым для вечности небом.
Любила она меня; по временам я любил ее тоже.
Да и как не любить было эти большие прямые глаза?
Я могу написать этой ночью стихи бесконечной печали.
Подумать – она не со мной. Ощутить, что ее потерял я.
Слышать эту огромную ночь – без нее она стала огромной.[7]

Каждое слово кинжалом вонзалось мне в сердце. Словно поэт предупреждал меня, что я совершаю ошибку. Я посмотрел на Хлою, как никогда не смотрел раньше. Она подняла на меня свои “большие прямые глаза”, робко улыбнулась и снова опустила взгляд на истрепанные страницы.

Ну и что ж, что любовью не мог я ее удержать?
Этой звездною ночью она не со мною.
Это всё. Чей-то голос поет вдалеке. Вдалеке.
Но душа не смиряется с тем…

– Я ухожу, Хлоя.

Я произнес это вдруг. Будто стоял на бортике бассейна с ледяной водой, зная, что рано или поздно придется прыгнуть. И я прыгнул. От этих слов все внутри разрывалось.

– Сейчас? Хочешь прогуляться?

– Я возвращаюсь в Барселону.

– Что? – Этого она не ожидала. Вероятно, никогда даже не думала о такой возможности, и ее разочарование отозвалось во мне больнее, чем я думал.

– Ты сама так сказала. Я должен идти дальше.

– Но… – Хлоя закрыла книгу и встала. – Почему?

– Я должен найти отца. Должен узнать, жив ли он.

– Когда? – Она опустила голову.

– Завтра утром.

– Завтра? Так скоро?

– Хлоя, уже несколько месяцев…

– Да. Ты прав. Я понимаю. Это твой долг. Я поступила бы так же. Ты должен уйти, а я должна остаться. Помогать отцу, заботиться об овцах и…

– И о бестолковых свиньях, – помог я ей закончить фразу с улыбкой.

– Да.

Она развязала шнурок медальона.

– Обещай мне одну вещь…

– Нет, Хлоя, так не пойдет… Это твое любимое сокровище…

Всхлипнув, она подошла ко мне будто в замедленной съемке. Кончик носа у нее покраснел. Хлоя подняла руки и, глядя на меня в упор, стоя совсем близко, надела медальон мне на шею.

– Я не могу принять его.

– Это не подарок. Это обещание.

– Обещание?

– Обещание, что однажды ты мне его вернешь.

– Хлоя, я не знаю, буду ли…

– Обещай! – Голос у нее дрожал.

– Обещаю.

Я чувствовал запах ее волос. Видел свое отражение в ее нефритовых глазах. За эти четыре месяца между нами возникло нечто, что невозможно было отрицать. Никогда раньше я не чувствовал ничего подобного. Никто ничего не объяснял мне, но в этот момент я все понял.

– Ты тоже должна мне кое-что обещать, – сказал я, осмелев.

– Что?

– Что ты меня не застрелишь.

– А зачем мне в тебя стрелять?..

Я не стал ждать. Приблизившись, я поцеловал ее губы, словно нежнейшую вещь на свете. Для меня они такими и были.