"Когда-нибудь я и к этому привыкну, — сообщила Рита с горькой злостью. — Может, мне даже станет лестно, что ты тратишь время на мой личный ад".
— Времени у меня теперь… как бы не захлебнуться.
Наконец он отыскал доказательство. Эта камера памяти была наполнена
— Вот, значит, как. Я разбил тебе сердце, и ты решила прикончить половину некропилага? Хорошенькая месть, и, главное, по адресу!
«Всё было не так…»
— Неужели.
«Орфин, как ты не видишь? Ты повторяешь мои ошибки!»
— Потому что ты меня на это обрекла!
Камера памяти содрогнулась от ее боли.
«Я так хотела хоть немного загладить вину…»
Одна из мембран натянулась и разошлась сама собой без удара Орфина, словно приглашая войти. Ей всё-таки удалось перехватить управление? Освоиться в лабиринте собственных воспоминаний и оседлать ветра ассоциаций? Что ж, это достойно. Он поднял влажную алую вуаль и нырнул под нее.
Воспоминание оказалось самым свежим и детальным из всех. И оно было пропитано
— Я вот чего не понимаю, — проронил он, когда эпизод памяти померк. — Как из той сентиментальной профурсетки возникла гарпия? Можешь мне это объяснить?
«Всё менялось постепенно. Я верила Асфодели в начале. Но когда увидела, как она обходится с тенями, которых я привела… Я ведь не сразу стала таскать души в когтях. Когда она отправила меня за первым призраком — я подружилась с ним. Он пошел со мной по доброй воле. И то, как он смотрел…»
Мир вокруг них резко изменился, перенося в воспоминание, о котором говорила Рита.
«Я не хотела продолжать. Сопротивлялась и спорила с ней. Но она всякий раз заставляла. И в итоге… я просто перестала хоть что-то чувствовать. Все вокруг погибали. Мне стало плевать».
— Это не оправдывает твои зверства. Ты убивала куда больше, чем приказывала Асфодель. Ты получала удовольствие! Ты рассказываешь про безразличие, а я спросил про садизм.
«Наверное… это было во мне всегда. Как только пропало сочувствие, мне стало приятно мучить других. Ты здесь психолог, вот и объясни».
— Я здесь палач, — возразил он с горечью и ощутил пустоту.
Она не спорила, но и не умасливала его больше.
Воспоминание погрузилось в темноту и сменилось дождливой аллеей и разбитыми коленями.
— Выходит, никаких проклятий? — задумчиво подытожил он. — Стать фамильяром — как напиться: получаешь волшебное оправдание для любых выходок. Но на самом деле есть только мы, наши эмоции и наши решения.
Рита не ответила, просто шагала справа от него. Дождь оседал росой в волосах. Орфин чувствовал душу этой женщины ближе, чем когда-либо, и это наполняло его щемящей тоской.
— И что же ты решишь? — спросила она смиренно после долгого молчания.
— А какой смысл? Асфодель сделает из меня, что ей угодно.
— Но ты же сам себе противоречишь. И говоришь моими словами — перекладываешь всё на хозяйку.
Он поджал губы и хмыкнул, мысленно соглашаясь: «Резонно».
— Ты права, Асфодель ни при чем. Я всегда был ублюдком.
— Неправда, — неожиданно пылко возразила Рита. — Ты был ранимым и заботливым…
— Или хотел, чтоб ты меня таким видела?
— Ты же ничего не помнишь. Откуда такие идеи?
— Мне достаточно было посмотреть на этого парня.
— Может, ты просто хочешь видеть в людях худшее?
— Серьезно? — возмутился Орфин. — Да он же верёвки из тебя вил!
— Ну, не знаю… Но давай о том, что помним мы оба. Твоя кода. Да ты был самым бескорыстным, кого я встречала!
— И куда меня это привело?