Память льда. Том 2

– Я не знаю. Вряд ли нам стоит надеяться на отпущение грехов за то, что обманывали их всё время. Из таких побуждений я действовать не могу, даже если это лишь частичная ложь. Выходит…

– О да, это будет смотреться именно так. «Мы врали вам с самого начала, пытаясь спасти свои шеи, но теперь, когда вы всё знаете, мы вам расскажем…» Боги, такое оскорбило бы даже меня, а именно мне это пришлось бы говорить. Итак, наш союз в беде…

Стук за стеной палатки предшествовал появлению Артантоса.

– Прошу меня простить, господа, – сказал он, поочерёдно окинув равнодушным взглядом обоих солдат. – Бруд собирает совет.

Безупречный момент выбрал, знаменосец…

Скворец взял свою кружку и осушил её, затем повернулся к Дуджеку и кивнул.

Первый Кулак вздохнул.

– Веди, Артантос.

Лагерь казался необычайно тихим. Мхиби раньше не понимала, каким успокаивающим было присутствие армии в этом походе. Теперь в лагере остались только старики, дети и пара сотен малазанских солдат арьергарда. Она не знала, как прошла битва; так или иначе, смерть давала о себе знать. Среди рхиви и баргастов воцарился траур, их голоса во тьме отпевали утраты.

Победа – это иллюзия. Во всём.

Она бежала во сне каждую ночь. Бежала, но рано или поздно её настигали и… Мхиби просыпалась. Неожиданно, будто её вырвали с корнем, в сотрясающемся от дрожи изнемогающем теле, с ноющими от боли суставами. Это было своего рода спасением, но на самом деле она лишь меняла один кошмар на другой.

Иллюзия. Во всём.

Дно повозки стало для неё целым миром, своего рода потешным убежищем, которое появлялось всякий раз, когда прерывался сон. Грубые шерстяные одеяла, в которые Мхиби закуталась, были её личным пейзажем, блёклые складки – поразительно похожи на те, что она видела на лапах дракона, когда неупокоенное чудовище пролетало высоко над тундрой её снов. Всё это звучало слабым отзвуком свободы, которую она тогда испытала, болезненным и саркастическим эхом.

По обе стороны от неё пролегали деревянные рейки. В их прожилках и узлах крылось её сокровенное знание. Они напоминали Мхиби о традициях живущих на далёком севере натийцев, которые хоронили своих мёртвых в деревянных коробках. Их обычаи родились много поколений назад, восходя к более древней практике погребения в выдолбленных изнутри деревьях. Коробки с телами закапывали потому, что дерево было рождено из земли и в землю должно было возвратиться. Сосуд жизни стал сосудом смерти. Мхиби представляла, что если бы мёртвый натийец мог видеть момент перед тем, как опустится крышка и тьма всё поглотит, у них был бы одинаковый обзор.

Лежит в коробке, недвижная, и ждёт, пока опустится крышка. Бесполезное тело, ожидающее погружения в темноту.

Но конца не будет. Не для неё. Они оттягивают его. Поддерживают свою собственную иллюзию о жалости и сострадании. Даруджийцы, которые кормят её, рхивийка, которая моет её, расчёсывая жалкие остатки волос. Издевательские жесты. Снова и снова, будто сцены из пыточной камеры.

Рхивийская женщина и теперь сидела над ней: проводя роговым гребнем по волосам Мхиби, напевала детскую колыбельную. Женщина, которую Мхиби знала в другой жизни. Тогда она казалась старой, несчастной. Её лягнул в голову бхедерин, и с тех пор женщина жила в предельно простом мире.

Я думала, что он простой. Но это была лишь очередная иллюзия. Нет, она жила среди неизвестного, среди вещей, которые не могла понять. Мир, полный страха. Она поёт, чтобы отпугнуть страх, порождённый неведением. Занимает голову.

Перед тем, как стать моей сиделкой, эта женщина помогала обряжать трупы. Через таких, подобных детям взрослых работают духи. Через неё духи могут приблизиться к павшим, успокоить их и подготовить к переходу в мир предков.

Мхиби пришла к выводу, что эту женщину приставили к ней со злым умыслом. Она, наверное, даже не знает, что ухаживает за живым человеком. Эта женщина никому никогда не смотрела в глаза. Она утратила умение узнавать с ударом бхедериньего копыта.

Гребень ходил взад-вперёд, взад-вперёд. И всё это время она продолжала напевать одну и ту же мелодию.