Не гневайтесь,если с корзиной пуль и гранатне пришел я к сезону взрывов и землетрясений…Если не вывесил стихотворений,как объявлений, на этой стене…Если не отталкивал я жадных рук, что тянулись ко мнеза пустотой удостоверений.Я предоставил носителям ярлыков —как их много, и каждую ночь все больше —написать о скрежете фронтовых жерновов,о героизме оливы, когда ей бывает больно…Когда были вы искрой,вестью благой,я любил вас, как любит каждый изгой —самозабвенно любил до непорочности.Вестника маленького до непрочности.Он нес, этот вестник, словно свечу,огромный вопрос,я его изучу…Он ненавидел газетыи стихи, как перо на берете…Но вы шепотком подменили язык,бури отчаянный крик…Когда вы подменили «аппаратурой Ронео»типографский станок,и в «луже чернил» скорчились, как инвалиды, лягушки,когда кто-то время вывернуть смогв причудливость средневековой старушки,когда кровь пропитала рисунок пор,я оставил лягушкам с тех порболота их типографийи пошел, вопрошая о маленьком вестнике —может быть, даже моем ровеснике, —и нашел его мертвым под стеной объявлений,и не было места для стихотворений —там подрядчикисобирали в пробитую каскупожертвования на букеты с яркой раскраскойвместо прозрачных невянущих слез…Вы, читающие хронику про наши ранения,не придете к стене, где кричат объявления,в ваших альбомах – мы приложенияк фотографиям, где никто на себя не похож, —признайтесь однажды, что все это – ложь,что мачты пестрых знамен —это опоры виселиц, знакомых с давних времен,что под нами – тюремная камера,что над нами – тюремная камера,что хроникерская кинокамерана нас нацелена, словно луна,что в зеркалкеакула зеркальная не видна,когда жертвы свои поджидает она…Вы! Родовитые джентльмены!Не подстреливайте неизменнобеззащитных гусынь —пускай плодятся,чтобы нести золотые яйцав ваши глаза,карманыи уши!..О, наша шкура! Шершавый лист типографской бумаги!Над Родиной утренних и вечерних газет кровавые флаги.Берегись подлецов!Береги лицо!Лицо, которое вижу повсюду.Всегда, когда полумесяц округлялся полной лунойпо нему открывали огонь!