Сегодня рано стемнело.Моя комната стала родильной палатой,и на кружеве материнской сорочкикровь по краю, как оторочка,и я на весах – кричащий младенец;я родился, я создан,я существую для правды,и засыпаю в пеленкахэтой ноябрьской ночьюбудущим сном;мне снится,что мать отцу отдаетсяна примятой траве газона,под небесным, свинцовым законом;прочь бежалакакая-то птица,надо мной простирая крылья;я бы мог явиться однаждыперед странником запоздалымлегкий, как предрассветный ветер,сильный, словно удар боксера.Как молчит мое долгое времяв этой комнате, рано стемневшей,мой язык, как колокол в глотке,бьет в беззвучный набат о нёбо:дай мне пить, всесильное небо —мои крылья съедены молью,мои жабры вырваны с болью,я теперь пожираю душу,я Адам XX века.
Я никогда
Я никогда не стремилсявысечь нежность из камнядобыть огонь из водысделать из засухи ливеньИ все-таки холод мне тяжекибо солнце было однаждыдо краев наполнено еюсолон был мой хлеб или сладокночь была темна как и должноМожет, вся беда от познанья?Я себя перепутал с теньюкак слова иногда заменяютночь и день единого цветаК плачу долгому глухи людиНикогда ничего иноготолько высечь нежность из камняи добыть огонь из водыили сделать из засухи ливеньДождь идетя жаждуя пью
Это
Это совсем не красиво,это нельзя прочитать,это неведомо детям.Это, пожалуй, не тайна,это не зря восхваляют:это – всего лишь нутродвери наружной,и все же: тянется палец к губами призывает к молчанью;возле дверей под ногамипрошелестела газета;за день, за месяц, за год;снег, не растаявший в пекле,в месяц морозный умрет.Тужилось слово напрасно,правда лгала, и ничтоей не дало благородства.
«Видишь: солнце стоит так низко…»
Видишь: солнце стоит так низко,ландшафт типичен – все в нем и вовне,свет постоянен, словно во сне;вдруг! Изменяется все вокруг – этоне существует, существует иное,иное – в рассказе раненье сквозное,долина в горах на закате пути;еще можно двором проходным пройти,еще можно окно распахнуть,задержать насилье над солнцем, но —свершиться истине суждено.