Память о мечте

Иногда люди стареют настолько,
что от них остается лишь собственность.
Они еще ездят в купленных когда-то машинах,
дремлют в дедовском кресле и трижды садятся за стол,

ищут прошлое в семейном альбоме,

гладят личную кошку, кормят птицу, сидящую в клетке…

Они еще покупают собственный, привычный табак

и дарят слепым жемчужины собственных мыслей
о кабинете министров и вечно грозящей войне.

Но иногда бесплатный бумажный стаканчик

кажется домом призрения, пахнет восковой рукой попечителя;
и в собственных руках
люди чувствуют чужую, непривычную дрожь.

Историческое

Какая редкость – соль в сорок четвертом

Но мы реальность мира ощущали

сегодня
обесчещена она.

Чтобы отведать призрак сбитых сливок

в горячке были преданы навечно
сокровища родного языка
и нам казался сладким и воздушным
сырых бобов нездешний аромат.

Но между тем о соли: опоздавший

ты можешь взвесить; килограмм рассола
(за ним стояли женщины всех рангов
с бутылями у соляных колонок
на амстердамских страждущих мостах
стояли слитно и неотчужденно
пока полиция в другом квартале
решением еврейского вопроса
усердно занималась) стоил столько
как нынче
десять ароматных банок меда
или
собрание высоких сочинений
в пяти томах.

Две осени

Скисает сладкая еда,
на чердаке смердят объедки;
в осенних каплях стол пустой;
лишь карточками на продукты
покуда правит пестрота…

Облизываясь, волк губастый,

жует газету, и воняет
привычный утренний эрзац.

А у промокшей птицы в клюве

осталась горсть раскисших зерен,
и небо падает на ферму,
даря одну надежду детям:
быть может, и весна придет.

Народ спасен и бессмертен —

пришла настоящая осень,
какой давно не бывало:

желтеют зеленые листья,

и синий ветер белеет,
и ниже склонилась трава;
качается от ударов
и пьет свой седьмой стакан,
потом оседает в кресле.

От сладкой точки отсчета

по вечной дороге странствий
он может брести до зимы,
пока по такой погоде отыщет путь настоящий
по бесконечной стезе.

Некий день

Некий день
случился потом;
свет истаял,
как поздний воск;
колокол бил;
опоздал почтальон;
время стало.
Отныне ему
не двинуться дальше
некого дня.

Руки его тяжелы; небеса —

белый листок на черном листке,
рухнул пол у него за спиной,
уснул воробей за грудью его…
В два неба он упакован был —
теперь в два слова замкнули его;
отмерили метром кусок земли,
под неким днем
черту подвели.

Поскольку бомбы не едят мяса