Память о мечте

Мы среди сена и цветов
вдруг свет нездешний сотворили —
знамение безмолвной ночи
из комнаты не разглядеть
сквозь пыль бумажных занавесок
и шум горячечной попойки.

Мы были круглы, словно ядра,

перед травинками – ничтожны,
но больше молний шаровых
перед ничтожностью мгновений.

Рукомесло —

как рук останки —
мы отдавали нервам пальцев
и познавали тайны речи,
и блеск, и смех, и стон
пространства.

Узнали ночью мы,

что в доме
вдвоем остались,
остальные давно ушли,
одна бутылка с молчаньем
и другая – с медом
нас ожидали щедрым утром.
Останемся ли мы потом? Усладу
нам древесный шепот сулил: мир
здесь,
но рыбаки твердили,
что белокуры, молчаливы,
они прошли под парусами
над устьем бесконечных далей.

Полуостров

Я – потомок моллюсков,
вышедший к звездам из моря,

живу по чужим букварям

и доволен стойлом ослиным.

Могут люди крысами стать

с их любовью к ячменному полю.

Жадность влачу, как вериги,

преступая голод и жажду.

Если прилечь захочу —

надо мною пикирует буря:

человечности полуостров

обступают стихии жестоко;

там – другое: без предков,

без взлета от древних моллюсков —

только ракушка одна,

словно спящий скелет возле моря.

Сказать, подумать…

Реки знают, что вспять они не потекут
по возвышенным руслам, к вершинным забытым истокам,
реки знают значительно больше, чем люди.

Реки дань отдают удивительно плоской земле,

где моря и озера для них обещанье покоя.
И они, безвозвратно теряясь в конце,
никогда не кончаются – вот их великая сила.

Реки знают значительно больше, чем люди.

Видит их человек и находит забвенье
метафор.

А потом опускается ночь над стихом,

с отключившимся зреньем
поэт опускается в воду.

Но стремнина стремительна.

И, не погибнув на месте,

убегает к мерцанию

обетованной земли.

Он живет и не знает, живет ли.

У собственных стонет останков
и бессмысленно тянется к зеркалу, чтобы

сказать – где же, где я?

Подумать – каков я, каков?

Смерть дерева

Медленно сердце сдавалось.
Я должен в землю заглянуть глубоко,
пока по капле сочится
расщепленное древесное сознание,
в котором вечная память
того, что удары сердца
быстрей, чем удар топора.

Свет вечерний болтливо

растекался вдоль стен домов,
словно бабочка-однодневка,
примирившаяся с бытием.

Плоть мою разнимает

острие топора,
но боли моей не знает
и не ликует оно;
из темной моей сердцевины
я зорко слежу за ним.
Я осязаю, что есть он,
что открыто мое нутро.

Сумерками он был,

станет позднее ночью,
объемля коротким мгновеньем
мою предзакатную жизнь.

Антони Кристиан Винанд Старинг (1767–1840)

Заложение основ морского могущества России, торжественно отпразднованное Петром Великим 23 августа 1723 года