Память о важном (СИ)

А потом дверь вдруг открывается, и Сатору, которого не заставали врасплох годами, едва успевает восстановить равновесие, когда начинает заваливаться вперед.

Он поднимает голову.

И его встречает знакомо хмурый взгляд Мегуми.

Сатору кажется, что он уже слышит отголоски вертящегося на языке Мегуми «какого черта» – и он не уверен, что готов это услышать в реальности.

Что это не вобьется ему в грудную клетку тем самым, последним ржавым гвоздем, который все-таки заставит рухнуть.

Уголки губ дергаются – но улыбка никак не желает растягивать их, и Сатору собирается сказать «прости, что побеспокоил», собирается сказать «я уже ухожу».

Но почему-то не говорит.

Почему-то не может сдвинуться с места.

А выражение глаз Мегуми уже едва уловимо меняется, там появляется что-то новое, что-то не такое мрачное – но бесконечно усталое, бесконечно печальное, бесконечно взрослое, бесконечно страшное.

Бесконечно.

И Мегуми вдруг вместо того, чтобы прогнать Сатору – отступает в сторону, давая ему проход.

И до Сатору доходит.

Мегуми увидел что-то в его глазах, в выражении его лица. Что-то, что заставило отступить на шаг – или же, напротив, сделать шаг навстречу.

Мегуми всегда, даже в семь лет, видел чуть больше, чем другие люди.

И ему для этого не нужны шесть глаз.

И дело не в проклятой энергии.

Если бы это был кто-то другой – ненавидящий чужую жалость Сатору никогда не принял бы безмолвное приглашение.

Сейчас он делает ответный шаг вперед.

И дверь за ним захлопывается, и Мегуми поворачивается спиной, идя в сторону кухни, и Сатору послушно следует за ним, стараясь не концентрировать внимание на том, насколько мрачнее и неприветливее выглядит эта квартира без Цумики в ней – под стать своему хозяину, сейчас единственному.

И вот они уже доходят до кухни, и Мегуми уже указывает ему на стул – а Сатору все так же послушно садится. Набрав воду в чайник, Мегуми ставит его кипятиться. А после достает кружку. И достает заварку.

Что ж, а вот и крепкий черный чай, который Сатору ненавидит.

И о котором мечтал считанные минуты назад.

Но потом Мегуми заливает в чашку закипевшую воду и тут же делает то, чего Сатору никак не ожидал. Он тянется за сахаром, закидывая в чашку несколько ложек. Открывает холодильник и достает молоко – не сливки, но так тоже хорошо – заполняя оставшуюся треть кружки.

А потом ставит ее перед носом Сатору.

В груди что-то щемит.

Сатору поднимает голову, ловит как всегда непроницаемый взгляд Мегуми и ему хочется сказать «спасибо» – но что-то, застрявшее в глотке, мешает. Возможно, там застряла вина. Огромным булыжником застряла, и за целую жизнь не протолкнешь.

А Мегуми вдруг хмурится сильнее.

И губы его острее поджимаются.

И в глазах у него появляется что-то неясное, что-то, чего Сатору не может прочитать – или не успевает.

Потому что уже в следующую секунду Мегуми вытягивает руку вперед, медленно и осторожно, и прежде, чем Сатору понимает, что происходит – бесконечность вокруг него рассыпается, и уплотненный воздух вокруг него разбивается на атомы, и Сатору вдруг чувствует это.

Прикосновение.

Впервые за долгие-долгие годы – прикосновение к собственной коже.

И последним, кто его касался, был Сугуру.

Сугуру с его большими и сильными, но всегда мягкими руками.

Сугуру с его улыбкой, в которой за ярко пылающим солнцем всегда пряталась едва уловимая тень.

Сугуру…

Сатору пытается задвинуть на задворки мысли о Сугуру.

Сейчас перед Сатору не он.

Сейчас перед Сатору Мегуми, его ребенок – его? – который чему-то хмурится, едва ли осознавая, что делает, потому что, если бы осознавал, вряд ли позволил бы себе подобное.

Только не Мегуми, который от любых шутливых тычков Сатору всегда уворачивался.

Не Мегуми, у которого прикосновения явно занимают последнее место в списке приоритетов – вылетев далеко за этот список.

Не то чтобы Сатору не понимает.

Он никогда не воспринимал всерьез такую глупость, как «чужое личное пространство» – но себя никому не позволял касаться годами.

А сейчас почему-то позволяет.

И сейчас почему-то Мегуми касается его сам.

У Сатору никого нет – но этот ребенок успел стать ему важным, и осознание этого факта вдруг становится таким страшным, оглушительно страшным, потому что последний и единственный важный человек для Сатору…

Что ж.

Кровь на руках Сатору может увидеть только он сам.

– Твои глаза, – вдруг говорит Мегуми, заговаривая впервые с того момента, как увидел на своем пороге Сатору и обрывая его мысли – а вместе с тем обрывает прикосновение, отходя на шаг, и Сатору вдруг становится очень холодно.

Он не задумывался об этом ни разу до текущей секунды – но, кажется, за эти самые годы все же успел немного истосковаться по чужому теплу.

Совсем чуть-чуть.

А Мегуми хмурится сильнее, и Сатору осознает, что, наверное, его уставшие глаза выглядят довольно жалко, да и весь он должен выглядеть довольно жалко, а Мегуми уже уходит.