Читаем Память по женской линии полностью

Сын пугается собственной смелости и отступает поближе к отцу, мужское братство, само собой, первым делом, ну а девушки потом. Они сидят на диване, упрямо обнявшись, два мужичка в спортивных турецких костюмах, глядят в телевизор и не замечают ее изо всех невеликих сил.

– Дождалась, – удовлетворенно резюмирует бабушка. – А нечего грешить на праздниках, нечего скандалить. Вот уж тебе собственный сын заявляет, и правильно заявляет, что, злая, мол. Ты одна здесь такая особенная, одна нежная и ранимая, остальные, стало быть, чурбаны бесчувственные. Чего добиваешься-то? Чего злобишься? Все тебе не так да не эдак, не упакаешь[4] на тебя. Дите довела до невроза, вон и не растет через это. Они сейчас и так все дохлые от патогенной экологии, а тут еще ты с тарелками. Если бы мы в свое время нервы распускали, никаких Кузнецовых с Гарднерами не хватило бы. Воспитательница! Даже поскандалить красиво, со вкусом не умеешь. На внешний эффект бьешь, во всем однообразие. Вот я в свое время…

Ольга пошатнулась, но устояла. Бабуля самый сильный боец в семье, но и на нее найдется управа. От частого использования прием не стал действовать слабее, странно, что бабуля так и не научилась держать удар.

– Воспитательница… В свое время… Ты бы в свое время свою дочь воспитывала как надо. Что же со мной, внучкой, живешь, а не со своей правильно воспитанной дочерью? На моих харчах, в моей квартире? Молчишь? Ну так и не вмешивайся, не лезь под руку. В своем доме ни сочувствия, не говорю уж, понимания, хотя бы покоя…

Бабушка съежилась, зашаркала войлочными тапками к мойке – это у нее первое дело, как занервничает, сразу посуду мыть, якобы нервы успокаивает. В квартире наступила долгожданная тишина, тихонько бубнил телевизор в гостиной, вода слабо журчала по желобкам хрустальной салатницы с присохшими остатками рубленой картошки, морковки и прочих составляющих регулярно уничтожаемого, но бессмертного «оливье».

Оля оглядела опустевшее поле боя, лишь моль кружилась под самым потолком, мелко хлопая слабосильными крылышками, осыпанными белой пыльцой, как перхотью. Ольга несколько раз глубоко и шумно вздохнула, зашла в спальню и тщательно прикрыла за собой дверь. Застекленная лоджия не заклеивалась на зиму, в комнату потянуло холодной свежестью. Створки самой лоджии открылись легко, без скрипа. С двенадцатого этажа улица выглядела странно подвижной, Ольга так и не сумела привыкнуть к ее суете. Наконец-то она счастлива и – ненадолго – свободна. Оля шагнула наружу, поток воздуха привычно ударил в лицо, заструился по плечам. Пока падала, этажа так до седьмого, успела испугаться и ужаснуться, но потом крылья развернулись и подняли ее выше крыш. Пролетая свои окна, Ольга услышала, как кричит муж:

– Ляля, ты опять не взяла куртку, простынешь!

Все-таки они любили ее, как умели.

Пифия

Соня всегда спала плохо. Это у нее наследственное. Засыпаешь в два, в три встаешь в туалет, и получается уснуть лишь к пяти утра, а в восемь – вставать на работу. Но за такой беспощадный режим Соню вознаграждали яростными сновидениями. Сны были разных цветов, длительности и плотности. А еще не были летучими: запоминались целиком и надолго.

От какого-нибудь сновидения могло чуть ли не неделю мутить, но не слишком, а так, будто съела много сметаны за один присест. Зато всю неделю Соня крепко спала и ночами видела там, за веками, только мягкую черноту. Но – проходило, и она снова возвращалась к двойной жизни. Да-да, у Сони было две жизни, как у подпольного миллионера Корейко: наяву, где Соня инженер в проектном институте и бесповоротно одинокая женщина, и во сне, где она кем только не перебывала.

Так что удивить Соню во сне было трудно. И потому, когда ей приснилось, что бывшего одноклассника, а ныне участкового врача Валю Четверикова по кличке Тетрациклин ограбили и выкинули на ходу из поезда, Соня и ухом не повела. Но потом – Люська, жена Тетрациклина. В Сонином сне она лежала в каком-то просторном помещении на тахте с пододеяльником в желтый цветочек, а над нею стоял подъемный кран и мало-помалу опускал свою стрелу с ножом на конце прямо на Люську, целясь непосредственно Люське в живот. Лицо у Люськи благостное, что-то вроде, мол, доктора зря не разрежут, знают, что делают. «Дождалась, дура! – досадливо подумала Соня по пути в туалет в три часа ночи. – Дотянула. Давно ей говорили аппендицит вырезать. Нянчится со своим отростком». Позвонила утром подруге – так просто, узнать, как жизнь, – и Люська бодро отрапортовала, что собирается в лодочный поход со «своим» и со всеми нашими, жаль, ты у нас такая занятая, на работе горишь. И Соня продолжила гореть ровным сонным пламенем.

Эля и Рудик падали в самолете. Интересно, что кроме их двоих никого и не было, то есть получалось, что самолет падал исключительно ради Эли и Рудика. Еще забавнее то, что общий колорит сна, как и двух предыдущих, был радостный, светлый. Эля и Рудик отлетали, тихо и загадочно улыбаясь Соне, мол, погоди, ты тоже узнаешь, как это прекрасно – падать.

Перейти на страницу:

Похожие книги