Память сердца

– Ты что, отца не знаешь?.. Он даже лекарства на спирту не переносит!..

Экзамен во ВГИК

В сорок первом году, в период эвакуации, я проходил занятия во Всеобуче с призывниками двадцать шестого года рождения в Пачелмском районе. Станция Пачелма была для нас всем: и парком, и зрелищем, и местом встреч, – больше-то и ходить было некуда.

Через Пачелму проходили десятки эшелонов со всей страны. Проезжали на фронт и части, сформированные в Пензе. Перед отправкой на фронт призывники из Пензенской области имели возможность сообщить родным, когда проследуют ту или иную станцию, чтобы передать им носильные гражданские вещи, попрощаться еще раз, – возможно, в последний.

И вот именно в такой день мне случилось быть на станции и видеть все происходящее.

На платформе люди обнимались, плакали. Прощались. Передавали близким все, что им уже не нужно будет на фронте. А родные, наоборот, – совали солдатам шарфы, варежки, черные и белые шерстяные носки своей вязки, продукты, хлеб, какие-то свертки… Почему я об этом пишу? Потому что состояние, которое охватило меня тогда, мне пришлось испытать во второй раз – во время экзаменов во ВГИК.

В 1960 или 1961 году, сейчас уже не помню, собрал я документы для поступления во ВГИК на отделение режиссуры художественного фильма. Несколько лет к тому времени я занимался на постояннодействующих семинарах в ВТО, где преподавали выдающиеся педагоги: профессора Абрам Зиновьевич Окунчиков, Мария Осиповна Кнебель, знаменитые режиссеры Эфрос, Попов, Львов-Анохин. Я чувствовал себя почти готовым к вузу.

Практика и теоретические занятия дали мне немало. Однако экзамены показали мою наивность – показали, как говорится, что «на всякого мудреца довольно простоты»!..

Собеседование перед экзаменами проводил Иванов, замдиректора по творческой части, кажется. Беседовал он со мной долго. Среди множества вопросов был и такой:

– Какой фильм вы смотрели последним?

– «Чистое небо» Чухрая.

– А что больше всего понравилось?

– Сцена, когда эшелон проезжает, не останавливается. Проскакивает…

Удивительно, в тот момент, когда решается жизнь, когда все поставлено на карту, – а именно так все и обстояло на этих экзаменах, – чувствуешь себя почти несмышленым ребенком. Ты совсем не защищен какими бы то ни было знаниями. Перед экзаменатором – твоя суть, твое «я», – и ничего больше.

– А почему понравился этот эпизод?

Я думал, думал и сказал:

– Не знаю. Может, вспомнил такой же эпизод, когда во время войны был в эвакуации.

И я рассказал Иванову, как к станции Пачелма медленно подползал эшелон. Из вагонов на ходу выскакивали солдаты и почти все бросались к рынку. Они меняли новые валенки, выданные им перед отправкой на фронт, на буханку хлеба!

Одна старушка взяла у солдата новые серые валенки, осмотрела, подавила пальцем, проверяя на прочность, сунула в мешок. Из того же мешка достала круглую буханку хлеба. Солдат взял буханку и тут же, стоя босиком на снегу, принялся жадно есть… Бабка смотрит на его ноги, и я вижу, как у нее глаза наполняются слезами:

– Как же ты, милок, босой воевать-то будешь?..

А солдат только плечами пожал:

– Э-э, маманя! Не все ль равно как на смерть идти – в валенках аль босиком?!

Старуха посмотрела на него: как он ест, на его босые ноги… как он на снегу переминается. Вытащила из мешка валенки, вернула солдату:

– Надевай, сынок. Негоже за нас, матерей, босым на войну идтить! Забирай, забирай, милый, – и положила ему на буханку кусок сала: – Ешь на здоровье!..

Я рассказал Иванову, как старушка, вернув валенки, перекрестила солдата: «Храни вас Бог!»

Солдат надел валенки на голые ноги, а у самого – слезы!.. Уходил уже, потом вернулся:

– Маманя, дорогая, дай я тебя поцелую! – он прижался к ее морщинистой щеке, обнял, потом поцеловал ей руки…

– А кого вам было жаль больше: женщину или воина? – спросил Иванов.

Я ответил:

– Не помню, мне тогда плакать хотелось!..

Иванов выслушал все и, помолчав, сказал:

– Да-а!.. Я вижу, вы можете мыслить, как кинематографист: монтажно – кинокадрами. Это главное качество будущего режиссера. И есть у вас умение «схватить» в явлениях жизни суть человеческую. И эмоциональность… – вставая, он покосился на меня: – Глаза-то и сейчас полны слез! Все, что будете выплескивать на экран, должно и вас, и зрителя брать за живое. Как у Пушкина: «Над вымыслом слезами обольюсь…» Помните?..

Потом, во время экзаменов, мы, абитуриенты, кучкой стоим в коридоре. Проходит Иванов и спрашивает, обращаясь ко всем:

– Ну что, молодцы, переживаем?

– Да-а, – ответили ребята.

А он, глядя на меня:

– Ну а Мамину-то зачем переживать? (Или «не стоит переживать» – я уж теперь не помню.)

А переживал-то я не напрасно! Верней, напрасно, все равно на мандатной комиссии мне отказали: в тот набор много офицеров демобилизованных было и по целевым направлениям от республик – а они все «идут вне конкурса».