Память сердца

Военный спустился в неглубокую ямку к лежащему на спине телу, наклонившись, заглянул в лицо, потом поднёс ко лбу заранее приготовленный наган, приблизил вплотную и выстрелил. Голова дёрнулась и застыла на снегу, пальцы правой руки судорожно стиснули горсть снега. В полуприкрытых глазах искрились звёзды, от лица поднимался белёсый пар. Военный выпрямился, помедлил чуток, потом спрятал наган в кабуру и молвил удовлетворённо:

– Готов. Отбегался.

Вылез на бруствер, и все трое быстрым шагом зашагали обратно в лагерь.

Iron man

И последняя минута грянет,

Полыхнёт её последний миг,

И земля смятённая восстанет,

Изменяя свой звериный лик.

Анна Баркова

Ales

Иосиф проводил гостей и, с трудом переставляя ноги, шаркающей походкой старого, предельно уставшего человека, вернулся в опустевший дом. При гостях он ещё бодрился, старался держаться прямо, ступать твёрдо и говорить веско и внушительно, но оставшись один, сразу сник и сгорбился. Испещрённое оспинками лицо набрякло, ноги налились свинцом, а грудь стиснуло обручем, так что он не мог как следует ни вздохнуть, ни расправить плечи. «Этим-то что! – подумал он со злостью отчаяния. – Нажрались, как свиньи, и уехали. Мерзавцы все до одного! Только и ждут, когда я умру. Предатели. Паскудники! Иуды!..»

Он вдруг остановился посреди огромной, залитой жёлтым светом прихожей, обвёл мутным взглядом знакомую до тошноты обстановку и, опустив голову, крепко зажмурился, стараясь успокоиться. Сердце тяжко стучало, каждый удар отдавался в голове и ощутимо расходился по всему телу, прокатывался по плечам и груди, растворяясь где-то в животе. Всё в нём трепетало и сжималось, словно от испуга. Так он стоял несколько секунд, широко расставив ноги и с трудом удерживая равновесие, потом медленно раскрыл глаза и снова огляделся. Прямо перед ним была большая столовая, где они пировали. Через распахнутую настежь дверь видны стоящие на столах бутылки с вином и тарелки со всякой снедью. А слева, в небольшой уютной гостиной – он это хорошо запомнил! – стояли на столе три бутылки «боржоми» с жёлто-красными этикетками на тёмном стекле. Он зримо представил себе, как наливает в стакан ледяной напиток, а потом с наслаждением пьёт, чувствуя, как множество едких пузырьков словно бы вспыхивают у него внутри, и ему сразу делается легче, тяжесть растворяется и улетучивается, разгорающийся внутри жар остужается и сходит на нет. Не в силах больше ни о чём думать, он тяжело провернулся на каблуках и двинулся вперёд мелкими шажками. Приблизился к порогу и, примерившись, переступил через него. Там было всё по-прежнему: справа у глухой стены стоял большой мягкий диван, застеленный тёмным покрывалом. У левой стенки, под зашторенными окнами, был ещё один диван, поменьше и посветлее. За диваном притаился небольшой столик с телефоном и кнопкой вызова дежурного. Посреди комнаты протянулся во всю длину прямоугольный стол с белой скатертью, вокруг него через равные промежутки расположились деревянные стулья с высокими прямыми спинками; на столе, чуть ближе к правому краю, одиноко высились три бутылки с блистающими позолотой пробками. Тут же на плоском круглом блюде поблёскивали стаканы из тонкого стекла, лежала толстая белая салфетка и вчерашняя «Правда», которую он так и не прочитал.

Увидев бутылки, Иосиф судорожно сглотнул, отчего живот стянуло болезненным спазмом, так что он согнулся ещё больше. Чувствуя тошноту, головокружение, слабость и мелкую дрожь во всём теле, он двинулся к столу. Взгляд был прикован к бутылкам; он знал, что не упадёт, пока смотрит на них.

Был уже четвёртый час ночи. И хотя до рассвета было ещё далеко, каким-то звериным чутьём Иосиф чувствовал приближение нового дня. Где-то там, за десять тысяч вёрст, в заснеженных далях Чукотки и Колымы уже поднялось над горизонтом огромное лучистое солнце. Множество глаз на другом конце земли следило за его величественным восхождением. На обескровленных иссохших лицах были скорбь и безнадёжность, покорность судьбе и бесконечная усталость. Лишь во глуби зрачков мелькали золотые искорки; это солнце дарило вконец обессиленным людям своё тепло и надежду на спасение. И души откликались на этот немой призыв. Что-то такое было в каждом человеке – неуничтожимое и великое – то, что выше разумения и всякой логики. Эти несчастные люди – миллионы людей! – оказавшиеся за десять тысяч вёрст от родного дома по воле Иосифа, ещё не знали, что избавление близко! И это лучистое солнце, взошедшее у них над головами, уже не осенит голову их палача; он больше никогда не увидит солнечного света, не ощутит благодатное тепло лучей…