Память сердца

Когда-то он верил в Бога, зубрил молитвы – сначала на грузинском, а затем на русском языке. Десять лучших лет отдал он религиозной схоластике! Все эти казавшиеся бесконечными годы был лишён простых детских радостей, не мог без спроса выйти за ворота каменного склепа, терпел бесчисленные унижения от дубиноголовых учителей и жестокосердных товарищей. О, как он старался угодить учителям, как верил во всё, что они говорили! Но всё оказалось зря. В Бога он так и не уверовал, а всех святош возненавидел. Даже теперь, полвека спустя, от одного воспоминания об этом загубленном времени в нём заклокотала злоба, так что ему захотелось вскочить на ноги, ломать и крушить всё вокруг. Удушливая волна прокатилась внутри и затопила голову. Он крепко зажмурился и несколько секунд с силой втягивал в себя воздух, словно желая освободиться он наваждения. Казалось, что череп разорвётся от напряжения. В эти секунды он, может, и хотел умереть, чтобы избавиться от страшного напряжения, от этой ярости, сжигавшей его изнутри. Умом он понимал, что всё это в прошлом, и нет уж тех учителей, а сама семинария реквизирована и закрыта. Но таков был его характер (и он прекрасно знал это про себя) – что никакое время и никакие дали не могли утишить боль обиды. И что всего странней – чем дальше по времени события, тем сильнее была злоба! Он сам дивился этому парадоксу, всё сильней страдал от этого. Но ничего не мог с собой поделать. Любое воспоминание о нанесённой обиде или несправедливости вызывало в нём приступы неистовой ярости, в которой тонуло всё: чувства, мысль, способность к пониманию и состраданию, и даже обычный здравый смысл. Это была его тайна, которую он никому не мог рассказать. Да и кому рассказывать? Отец с матерью давно умерли. И обе жены тоже умерли (одна просто умерла, а вторая подло покончила с собой). Сын – первенец – позорно сдался в плен и там погиб. Другой сын вышел пьяницей и неудачником, толку от него никакого. Вот дочь Светлана – это да, хорошая была дочь… пока под стол пешком ходила. А как выросла, так стала отдаляться и делаться такой же несносной, как и все остальные. Связалась с женатым евреем в два раза старше себя, а когда Иосиф потребовал прекратить это безобразие… Нет, об этом тоже лучше не думать.

Почему-то так получалось, что почти все его воспоминания были связаны или с предательством, или с какой-нибудь гнусностью, или с нестерпимой обидой, от которой внутри жжёт и всё переворачивается. Он и хотел бы вспомнить что-нибудь приятное, но всякий раз вспоминалась какая-нибудь мерзость. И что странней всего: смерть его врагов и обидчиков ничего не меняла в его воспоминаниях о них! Иуду Троцкого прикончили тринадцать лет назад, и это было огромным счастьем для Иосифа – несколько дней. Потом эмоции притупились, он уже думал об этом как о чём-то само собой разумеющемся. А вскоре всё стало по-прежнему, словно не было никакого убийства, а этот недоносок – живёхонёк! Иосиф снова и снова вспоминал все те оскорбления, который ему нанёс этот выродок. И закипала злоба, багровая пелена застила белый свет, бешено стучало сердце – словно бы иуда Троцкий сию секунду стоял перед ним во плоти и нагло издевался над ним! И так было со всеми его врагами – с Пятаковым и Рудзутаком, с Зиновьевым и Каменевым, с Будённым и Тухачевским, и даже с Лениным! Этот в конце жизни окончательно выжил из ума и едва не лишил его всех постов. А ему потом приходилось славословить этого хлюпика, клясться в верности, изображать из себя верного ленинца. И это, пожалуй, хуже всего – не сметь дать сдачи, не воздать должное тому, кто сделал тебе больно. Но он пошёл на эту страшную жертву – ради того, чтобы иметь возможность отомстить всем остальным! Борьба! Неистовство! Исступление мести! Вот цель и наслаждение, вот высшая добродетель! Всю свою жизнь он посвятил этому. Не всё удалось. Не все цели достигнуты. Не все враги повержены. И, похоже, они всё-таки добрались до него.

Иосиф крепко зажмурился и заскрежетал зубами. Ему хотелось выть и неистовствовать. Он мычал и мотал головой. В какой-то момент ему показалось, что он встаёт и решительным шагом идёт по длинному коридору, подходит к двери и вышибает её ногой, отчего та с треском падает на пол; со стула вскакивает насмерть перепуганный охранник, он пятится от Иосифа, но тот настигает его и наотмашь бьёт крепко сжатым кулаком по исказившейся физиономии, отчего с головы слетает фуражка, а сам охранник падает в угол и ударяется головой о стену. Иосиф подскакивает к нему и смачно бьёт его ногой в морду, в рожу! Так ему, так – сукиному сыну, чтобы не сидел тут в тишине и спокойствии, когда он страдает!