Память, Скорбь и Тёрн

Мириамель услышала что-то необычное в его тоне, что-то не похожее даже на его обычный пессимизм.

— О чем ты говоришь, Кадрах?

— О конце света, леди, — повторил он и глубоко вздохнул. — Если бы вы, и я, и этот тролль могли убить всех норнов Хейхолта и всех норнов Пика Бурь к тому же, это все равно не имело бы никакого значения. Слишком поздно, чтобы что-нибудь делать. И всегда было слишком поздно. Мир, зеленые поля Светлого Арда, люди его стран — все это обречено. И я знал это еще до того, как встретил вас. — Он умоляюще поднял глаза. — Конечно, я озлоблен, Мириамель. Конечно, я почти безумен. Потому что я знаю совершенно точно, что надежды нет.

Саймон проснулся от смутных безумных снов в полной темноте. Поблизости кто-то стонал. Каждая клеточка его существа болела, и он с трудом мог пошевелить руками и ногами. Долгое мгновение он был уверен, что, пойманный и связанный, лежит в темном погребе, но в конце концов вспомнил, где находится.

— Гутвульф, — проскрипел он. Стоны не смолкали.

Саймон перевернулся на живот и пополз на звук. Его распухшие пальцы коснулись чего-то. Он остановился и стал осторожно ощупывать это, пока не обнаружил бородатое лицо Гутвульфа. Слепой горел в лихорадке.

— Граф Гутвульф, это Саймон. Вы спасли меня.

— Их дом горит! — Голос Гутвульфа был полон ужаса. — Они не могут убежать! Чужеземцы с черным железом стоят у ворот!

— У вас тут есть вода? Еда?

Он чувствовал, что слепой пытается сесть.

— Кто здесь? Ты не можешь взять его. Он поет для меня! Для меня!

Гутвульф что-то схватил, и Саймон почувствовал, как острый металл скользнул по его руке. Он выругался, поднес руку к губам и ощутил вкус крови.

Сверкающий Гвоздь. Невероятно. У этого бьющегося в лихорадке слепца Сверкающий Гвоздь.

На мгновение Саймону захотелось просто выхватить меч из ослабевших рук Гутвульфа. В конце концов, кто важнее — этот сумасшедший или все народы мира? Но, кроме того, что ему не очень-то нравилась идея украсть меч у беспомощного, больного человека, который спас ему жизнь, Саймон был безнадежно затерян где-то в туннелях под Хейхолтом без света и еды. Если по какой-нибудь непонятной причине слепой граф не хранит у себя факела или фонаря, то без Гутвульфа, знающего эти лабиринты, он может целую вечность пробродить тут, в темноте. И что толку тогда будет в Сверкающем Гвозде?

— Гутвульф, у тебя есть факел? Кремень и огниво?

Граф снова бормотал что-то невнятное. Саймону не удалось услышать ничего полезного. Он отвернулся и начал обыскивать пещеру, морщась и стеная от боли при каждом движении.

Место, где спал Гутвульф, было очень небольшим, дюжина шагов в любом направлении — если бы Саймон мог встать на ноги и шагать. Он нащупал нечто похожее на мох в щелях камня у самого пола. Он отломил кусочек и понюхал его. Он не показался Саймону тем же растением, которое поддерживало его в разрушенных залах Асу’а. Он положил немного на язык, потом выплюнул. Вкус показался ему еще более омерзительным, чем у того мха. Тем не менее живот у него очень болел, и Саймон не сомневался, что скоро предпримет новую попытку. Кроме тряпья, разбросанного по неровному каменному полу, у Гутвульфа, видимо, было не много вещей. Саймон нашел нож, половина лезвия которого была отломана. Когда он захотел засунуть оружие за пояс, то внезапно обнаружил, что на нем нет ни пояса, ни вообще другой одежды.

Голый, затерянный в темноте. Ничего не осталось от Саймона, кроме Саймона.

Он был обрызган кровью дракона и после этого все равно оставался Саймоном. Он видел Джао э-Тинукай, сражался в великой битве, его целовала принцесса — и все это время он оставался в той или иной степени тем же кухонным мальчиком. Теперь у него отняли все — оставив только то, с чем он начал.

Саймон засмеялся: сухой, хриплый звук. Была некая новая свобода в том, чтобы иметь так мало. Если он проживет следующий час — это будет победой. Он убежал с колеса. Что еще с ним могут сделать?

Он положил сломанный нож у стены, чтобы потом легко найти его, и продолжил свои поиски. Он нашел еще несколько вещей, но не понял, для чего они предназначались: странной формы камни, казавшиеся слишком причудливыми для созданных природой, куски разбитой глиняной посуды, щепки, даже скелеты каких-то маленьких животных. И, только дойдя до противоположной стены пещеры, он обнаружил кое-что действительно полезное. Его онемевшие, негнущиеся пальцы коснулись чего-то мокрого. Он отдернул руку, потом снова медленно протянул ее. Эта была каменная миска, наполовину наполненная водой. На земле рядом с ней, прекрасное, как чудо из книги Эйдона, лежало то, что показалось Саймону куском черствого хлеба.